То есть нет, конечно. Она нисколько не мстительна. Конечно, пусть неверный возлюбленный живет себе и дальше. Но выглядеть он обязан при этом значительно скромнее! Глаза должны быть опущены долу; грустное, желательно даже несчастное лицо. То есть чтобы было ясно: он прожил жизнь без нее, без Маши, и эта жизнь не удалась!
Бросил — да. И пусть! Предал, уехал, оставил. Со всем этим можно со временем свыкнуться и даже простить. Но узнать, что он нисколько об этом не пожалел ? И без нее неплохо прожил жизнь ? Ив общем-то, получается, оказался прав, что бросил, предал и уехал?
Узнать обо всем этом было, разумеется, выше всяких сил даже самой ангельски терпеливой и доброй женщине. А Маша Крамарова никогда к таким себя не относила.
Она не видела его много лет. Иногда ей казалось, что даже и не вспоминала.
Разумеется, это было не так.
Ибо все это время, все эти годы она тайно надеялась, что он пожалел о том, что сделал.
Она, Маша Крамарова, теперь Марион Крам — полноправная жительница Европы с обеспеченным будущим! А он? Кто он?! Затерянный где-то на просторах несчастной России, голодной и разворованной.
Ну, стоит ли говорить о том, что они поменялись местами? Иона в итоге одержала верх?
Иногда Маша даже это представляла: вот она едет в Россию раздавать гуманитарную помощь…
И вдруг в очереди протянувших за сгущенкой рук узнает его!
И!..
"Вот вам, Игорь Тегишев, тушенка, вот вам сгущенка! На черный день… Он ведь наступил, не правда ли? А не хотите ли взглянуть, как я живу в Амстердаме? Какой изысканный дом.., и как сама я замечательно сохранилась?..
Знаете, внешность женщины после сорока целиком зависит от степени ее обеспеченности. Тут у вас, в России, все тяготы жизни отпечатываются на лицах… И выражение его, и страдальческие глаза у женщины бывают такими, когда молодость проходит, будто она тащит невидимый миру тяжелый мешок или у нее все время что-то болит.
Не то что у нас, в Европе! До конца жизни порхаем с ясными моложавыми личиками…"
Такими вот тайными сладкими грезами Марион утешала себя на склоне лет.
Дело в том, что у Маши Крамаровой было не самое счастливое детство, а честно говоря, попросту несчастное.
И это постоянное ощущение собственной несчастности, как будто в глазах все время стоят слезы, и достаточно любого пустяка, чтобы они пролились, оставалось у нее потом довольно долго уже и в сознательной жизни.
Маша выросла в интернате.
И часто, уже будучи взрослой, будто и не было никакой дистанции в десятки лет, она ясно, до мелочей вспоминала себя в детстве, вспоминала день, когда ее ребенком привезли в интернат.
И тот ужас, когда у нее забрали домашнюю одежду и выдали такой же, как у всех, зеленый лыжный костюм.
Потом ужас постепенно проходил, ребенок привыкал, веселел, а повзрослев, начинал даже ценить какие-то положительные стороны интернатской цивилизации.
Скажем, привычку к чистоте. «Уборка — это когда вычищаются все углы и уголочки до единого!» — говорила Машина воспитательница. И золотое это правило осталось с Машей на всю жизнь.
За это она благодарна, конечно, интернату, а не семье. Не говоря уже о том, что дома, например, у нее не было отдельной постели — все дети спали вместе.
К тому же Маше повезло: интернат, в который она попала, был особым местом. Сюда даже присылали иногда детей из других подобных заведений, как бы на «лечение», потому что с ними чего только не делали в других похожих учреждениях и ничего поделать не могли. И эти дети удивлялись: интернат — и никому не делают темную, не бьют, и по ночам парни не забираются в девичьи спальни! Этих детей присылали не на перевоспитание, потому что их уж и воспитывали и перевоспитывали, а именно на «лечение»: интернат и поселок, в котором он находился, считались местом особым, светлым. Светлым в смысле приветливости и доброжелательности и отсутствия обычной человеческой агрессивности. Здесь почему-то, в отличие от других мест, не происходило никаких криминальных ужасов, может, потому, что здесь все люди издавна друг друга знали, все здоровались, а вокруг было очень красиво.
Что было бы с ней, попади она в другое место, где ей бы довелось испытать, что такое темная, Маша и до сих пор представить не может, потому даже в таком прекрасном и светлом интернате ей в детстве все равно было плохо.
И эта была причина, отчего Маша, ставшая в итоге Марион, так гордилась достигнутым в жизни. И отчего ей так сладко было одерживать верх в соревновании под названием «бег по социальной лестнице»: кто выше, кто богаче, кто удачливее ?" В соревновании, в частности, со своим бывшим неверным возлюбленным.
Марион была уверена, что верх одерживает она.
И вот конец этим тайным сладким грезам о реванше, которыми Марион тешила себя на склоне лет.
Ничего похожего! Реванш, похоже, не состоялся.
Марион рассматривала своего бывшего возлюбленного на газетном снимке.
И видела сытость на его лице, удовлетворенность от довольства, удачливости, полного преуспевания и счастья!
Маша бы, конечно, узнала его в любом возрасте, превратись он хоть в дряхлого согбенного старца. Но он вовсе не изменился! Так же статен, широкоплеч и уверен в себе. Только седой.
Ну, это дело поправимое…
Маша взяла ручку и, задумчиво мурлыча себе под нос «А ты такой холодный, как айсберг в океане…», любимую песню своей молодости, заштриховала его седые усы.
— Ну вот! — Она полюбовалась на свою работу.
Один к одному — Игорь Тегишев. Ее любовь, ее печаль, самое большое счастье и несчастье ее жизни.
Доволен собой и горд своей красивой дочкой! А раз дочь такая красивая, значит, и мать хороша собой.
Маша неожиданно скрипнула зубами, и в глазах ее промелькнул хищный желтоватый огонек.
Она вспомнила тот день, когда он уехал из Октябрьского-27. Уехал, чтобы уже не вернуться.
И последней дуре было понятно, что уехал он навсегда. Есть города, в которые не возвращаются! Ни при каких обстоятельствах!..
Но Маша все-таки надеялась. Надеялась: а вдруг он в последний момент соскочит с поезда? Ведь не может же быть, чтобы сердце у него не разрывалось в тот день от горя, также, как и у нее самой? Или он все-таки доедет до Москвы, но тут же возьмет обратный билет?
Или, протосковав в этой Москве неделю-другую, все-таки вернется ?..
И вот сейчас — через какие-то пять минут, ну десять, в крайнем случае, — и у дверей ее квартиры раздастся звонок. И это будет он, ее Игорь.
Но в дверь все не звонили.
Прошел и день, и два, и неделя, и другая.
А Маша от природы была здоровой, полнокровной, молодой и активной женщиной, чтоб слишком долго грустить и чего-то — неизвестно чего! — ждать без толку.
Надо было принять все, как есть, а не обманывать себя. Но трудно было смириться с тем, что самая большая удача ее жизни обернулась самым большим ее поражением. И надо было это принять!
А как волшебно, как замечательно все начиналось…