Старик снова запнулся. В свете утреннего солнца я заметила блестящие капли на тарелке его, но Марсель тут же вытер слезы и продолжил:
— Они перебили всех, кто решился на тот опрометчивый поступок, а их тела вывесили на обозрение. Объявили, что это якобы остатки разбойников, что укрывались среди нас под видом простых крестьян, что мы должны быть благодарны за то, что они защищают нас от таких крыс… Но это были люди, которых мы знали всю свою жизнь. Среди вывешенных на столбах были и мой сын, и мой внук… Они даже не разрешали забрать их тела, чтобы сжечь и похоронить как полагается, и день за днем могли лишь наблюдать, как наши родные, друзья и знакомые гниют под палящим солнцем. Мы ничего не могли им противопоставить. Любого, кто был недоволен их действиями, приписывали к пособникам бандитов, и либо их ждала смерть на столбе, либо жестокие пытки… У нас и так голодная зима на носу, так еще и работников стало не хватать… Потому и стали мы промышлять подобным. Да, вы далеко не первые, кого удалось таким способом ограбить, я не стану скрывать. Но иным способом нам не разжиться хоть какими-то деньгами на зерно и мясо, чтобы прокормить жен, детей и стариков. Мне искренне жаль, что мы ступили на эту дорожку. Но мы никого не убивали, клянусь самим Императором! Обычно все отделывались парой-тройкой монет, от которых карманы точно не опустеют. А для нас это шанс на спасение.
Я смотрела на бедного старика, утирающего редкие слезы, с искренней жалостью. По закону, конечно, ничто не должно оправдывать преступления, и за воровство и вымогательство следовало бы отрубить по пальцу у каждого причастного. Однако эти люди и так настрадались вдоволь, без нашей справедливости.
Кулаки Максимилиана сжались в молчаливой ярости, а в единственном зрячем глазу полыхала праведная ярость.
— Возмутительно, — София вторила моим мыслям. — Да как они только посмели! На лицо явно превышение полномочий.
— Мне так жалко всех вас, — Каталина промокнула уголки глаз, в которых тоже стояли слезы. — Вы столько всего пережили… Просто ужас…
— Такое никак нельзя оставлять безнаказанным, — согласилась я, глядя прямо в глаза Марселю. — Обещаю, монсье Фредо, от имени Дома Кустодес, я разберусь во всей этой ситуации, и виновные получат по заслугам!
Старик лишь покачал головой, не в силах что-либо ответить.
— Я хотела попросить вас о припасах в дорогу, но думаю, что разорять вас еще сильнее будет неуважительно по отношению к вам и всему, что вам довелось пережить.
Но старик лишь снова замотал головой.
— Нет-нет, для юной госпожи мы найдем припасов. До ближайшего города отсюда еще сутки пути, для нас это не будет проблемой, нет-нет… Я так же распоряжусь, чтобы наши плотники помогли вашему кучеру побыстрее починить колесо дилижанса, пока вы решаете вопросы с гвардейцами. Я вас провожу. Они заняли два наших барака на окраинах, на другом берегу реки.
— Тогда не будем терять времени. Максимилиан, ты пойдешь со мной после завтрака. Будем разбираться, что тут происходит. Каталина, сестра София, на вас пополнение припасов на оставшуюся дорогу.
Все коротко кивнули.
Мой взгляд упал на тарелку с завтраком, который за время рассказа уже успел остыть, и сердце сжалось в груди. Эти люди потратили чуть ли не последние продукты, чтобы устроить благородным гостям лучший завтрак, который выглядел жалко настолько, что даже слуги в Каса-де-Вентос питались лучше… После услышанного, могла ли я так расточительно относиться к подобному знаку? Я решительно подвинула тарелку и съела все, что на ней было без остатка.
Спустя еще полчаса, мы разминулись с Софией и Каталиной. Марсель указал, куда можно отправиться, чтобы пополнить необходимые в дорогу припасы. Лоуренс продолжал возиться с дилижансом в конюшне, а наши лошади выглядели ухоженными и сытыми.
Пока мы шли до указанных домов, я старалась держаться со всей полагающейся величественностью и ничем не показывать своего волнения. А еще я очень надеялась, что мне не придется применять навыки самообороны, которые мне показывал в свое время Максимилиан. И уж тем более не придется использовать кинжал, который сейчас был прикреплен к моему предплечью и прикрыт длинными рукавами платья. Этот клинок — Мизерикордия, — с тонким, как игла, небольшим лезвием, был подарком Валентина незадолго до моего отъезда. «Лучше пусть он будет с тобой. И мне, и тебе самой будет спокойней», — напутствовал он.