Многие вообще не понимали, зачем понадобился такой процесс. «Слишком много чести для подобных мерзавцев!» — говорили они. Ведь абсолютно ясно, что все они виновны. И русские, и американцы, и англичане, и французы были на этот счет одного мнения. А если так, то, какие еще нужны доказательства, чтобы повесить или расстрелять преступников?! Так думала и Леа. Процесс может только подхлестнуть ненависть побежденных. Ничто не может снять с Германии в целом ответственность за преднамеренное истребление миллионов евреев, цыган, русских, коммунистов, бойцов Сопротивления, женщин и детей, за заранее запланированный геноцид! Как можно думать, что подобные преступления могли совершаться без пособничества всего немецкого народа?!
— Один коньяк, пожалуйста! — произнес по-английски женский голос.
Рядом с Леа уселась высокая красивая брюнетка в светло-сером костюме, с шелковым платком на шее. Леа вспомнила, что видела ее в суде среди немногочисленных присутствовавших там женщин. Очень бледная, несмотря на слой пудры, она выглядела подавленной и, теребя носовой платок, в конце концов пробормотала уже по-французски:
— Какой позор! Какой позор!
Залпом выпив принесенную рюмку, она тут же бросила официанту:
— Еще один коньяк, пожалуйста!
Потом, обратившись к Леа, спросила:
— Не хотите ли чего-нибудь выпить?
— Извините, я не понимаю по-английски.
— Ах, так вы француженка! Для меня радость — повстречать здесь, среди этого ужаса, француженку. Вы, однако, слишком молоды, чтобы участвовать в затеянной теперь публичной демонстрации зверств. Выпейте стаканчик, вам это не повредит. Я лично ненавижу спиртное, но сегодня оно мне необходимо, чтобы держаться. Так выпьете?
— Пожалуй…
— Два коньяка! С начала войны я впервые в Европе и все время не устаю себя спрашивать, правильно ли я поступила, согласившись сюда приехать. В Аргентине ни за что не поверят тому, что я им расскажу. Ах, да! Я не представилась. Виктория Окампо из Буэнос-Айреса, представляю журнал «Сюр». Мне помогли приехать друзья из Англии. До войны я часто бывала в Европе, особенно во Франции. Франция — моя вторая родина, а французская литература стоит на первом месте в мире… Извините меня, я неисправима. О чем бы ни шла речь, я все свожу к литературе. Но возможно ли существование литературы после всего этого, после Хиросимы?
Она замолчала. Леа тоже не проронила ни слова.
Наконец после долгого молчания Виктория Окампо продолжила разговор:
— У вас не создается впечатление, что здесь разыгрывается скверный спектакль? Генерал Йодль не напоминает вам худенького комика Лоурела, который, надевая каску, говорит своему толстому партнеру Харди: «Не мешай мне, я хочу носить эту каску по-своему»? Заметили ли вы, что это чисто мужской процесс? С тех пор, как я вылетела на борту «Дакоты» из Лондона, вы — первая женщина, которую я встречаю. На первый взгляд, женщинам незачем участвовать в подобных играх… Гитлеровский заговор был подготовлен мужчинами. Среди обвиняемых нет ни одной женщины. Но следует ли из этого, что женщин не должно быть и среди судей? Поскольку приговор, который будет вынесен, отразится на судьбах всей Европы, справедливость требует ввести женщин в число присяжных заседателей. Неужели же они не заслужили такую честь во время войны?.. Еще один коньяк, пожалуйста.
Они снова помолчали. Погруженные каждая в свои мысли, женщины не заметили, как в кафетерий вошла группа французских офицеров. Один из них приблизился к их столику и обратился к Леа:
— Вы мадемуазель Дельмас, не так ли?
— Да.
— Я лейтенант Лабаррер. Я здесь нахожусь с майором Тавернье.
— Франсуа здесь? — воскликнула она так громко, что тут же смутилась.
— Да, мадемуазель, он входит во французскую делегацию.
— Где он теперь?
— Он скоро должен подойти. Сделайте нам одолжение — присоединяйтесь к нам. Подождем его вместе.
Леа повернулась к Виктории Окампо, и та жестом показала, что ей следует принять приглашение. Женщины пожали друг другу руки, и Леа со счастливой улыбкой последовала за лейтенантом, который познакомил ее со своими спутниками. Молодые люди уселись за столик, и между ними завязался разговор.
Прерывая друг друга, они говорили обо всем — о премии, присужденной Ромену Гари за книгу «Европейское воспитание»; о Гонкуровской премии, которой удостоился Жан-Луи Бори за роман «Моя деревня под немцами»; о премии Ренодо, отметившей «Хутор Теотим» Анри Боско; о последнем фильме с участием Даниэль Даррье; о сорока граммах табачных изделий в месяц, на которые теперь могли рассчитывать женщины; об убийстве какого-то парижского издателя; о возобновлении светской жизни; об открывающихся повсюду кабаре с джазом, — словом, о самых разных вещах, кроме процесса. И Леа была им за это благодарна.