Леа свернулась комочком на старом отцовском диване и почувствовала, что дрожит всем телом, что вся покрылась холодным потом. «Надо успокоиться, надо успокоиться, — повторяла она. — Мама… Камилла… Мне страшно, если бы вы знали, как мне страшно…» Ей вспомнилось, как мать или Камилла проводила рукой по ее лбу, когда ей снились страшные сны, и какое облегчение приносили эти прикосновения. Мало-помалу она успокоилась и с трудом поднялась на ноги, ощущая горечь во рту. Взглянув в зеркало в ванной комнате, она увидела лицо, похожее на лицо утопленника. Тогда она поспешно скинула одежду и встала под душ. Ей хотелось смыть все воспоминания, радоваться тому, что жива, что ее прекрасное тело создано для наслаждения!.. Только Франсуа умел дать ей наслаждение! Как ей не терпелось вновь ощутить счастье близости с ним!.. Будущее рядом с ним могло таить в себе только приятные неожиданности! Именно это он хотел сказать в письме. Они с Франсуа сумеют окружить Сару заботой, помогут ей обрести вкус к жизни. Их любовь может быть только благодатной и для них самих, и для окружающих. Леа хотелось видеть счастливыми всех вокруг себя, всех, кого любила. Война кончилась, вернулось время мира и счастья.
Что-то напевая, она вышла из-под душа, вытерлась, с удовольствием оглядела себя в высоком зеркале ванной, надушилась и надела легкое полотняное платье.
С террасы до нее донеслись смех и радостные восклицания. Она вприпрыжку припустилась по грабовой аллее, подумав на бегу, что для вечернего аперитива было слишком рано, зато для предобеденного — в самый раз. В тени зарослей глициний в окружении Альбертины, Лизы, Франсуазы и Руфи, еще не успевших снять фартуки, Ален Лебрен откупоривал бутылку шампанского.
— Что здесь происходит? Что это вы отмечаете без меня?
— Мы послали за тобой Шарля и Пьера, — ответила Франсуаза с интригующей улыбкой.
— Я их не встретила. Но кто-нибудь скажет мне, наконец, что происходит?
— Франсуаза… — начала было Лиза, но прыснула и закрыла рот рукой.
— Что — Франсуаза?
— Она только что нам объявила, — подхватила Альбертина и тут же остановилась, чтобы вытереть навернувшиеся на глаза слезы.
— Ты плачешь? Что-нибудь случилось?
— Нет, то есть да, мадемуазель Леа, — произнес Ален, выталкивая пробку из бутылки.
— Да объяснитесь же, наконец, толком! Впрочем, я, кажется, начинаю понимать… Вы и Франсуаза… Да?.. Сестренка, как я рада! — воскликнула Леа, бросаясь обнимать Франсуазу. — От души поздравляю, Ален! — обратилась она к управляющему и тоже обняла его.
— Благодарю вас, мадемуазель.
— Не называйте меня «мадемуазель». Я ведь теперь ваша свояченица!
— Благодарю, Леа.
Леа, улыбаясь, взяла из его рук бокал с шампанским.
— Мы не нашли Леа… А, ты здесь! Мы с Пьером повсюду тебя искали, — проговорил запыхавшийся Шарль.
— Дети, идите, чокнитесь с нами!
— Ален, по одному маленькому глотку каждому. Они ведь еще дети, — сказала Франсуаза.
Когда всем было налито, Ален Лебрен поднял свой бокал.
— Я пью за самый прекрасный день в моей жизни, за женщину, которую люблю, за Монтийяк и за всех его обитателей! Ваше здоровье!
— Как бы счастливы были ваши родители! — проговорила сквозь слезы Руфь.
— Ну-ну, Руфь, дорогая, у нас сегодня нет причин для слез, — сказала, громко сморкаясь, Альбертина.
— Конечно, у нас нет причин для слез, — икнув, повторила Лиза.
Три старушки, каждая с носовым платком в руках, представляли собой комичное зрелище. Франсуаза, Ален и Леа не удержались и громко рассмеялись.
— Ладно уж, насмехайтесь, — проворчала Руфь.