— Живой я, пока живой, — прохрипел Корсаков, переворачиваясь на бок, — увези меня отсюда, — он уперся ладонями в асфальт. Руки подгибались.
Анюта подхватила его подмышки и с неожиданной силой приподняла. Кое-как они добрели до автомобиля. Она распахнула дверцу, помогла Игорю устроиться в салоне и села за руль.
— Куда ехать?
— Не знаю. Куда угодно, только подальше отсюда, — попросил Корсаков.
Анюта рванула с места так, что завизжали покрышки. В салоне пахло духами и новенькими кожаными сиденьями. Судорожно дыша, Игорь откинул голову на подголовник и закрыл глаза. «Это судьба, — подумал он, — или рок, что в сущности, одно и то же. Видно, на роду мне написано постоянно встречаться с этой девчонкой». Он посмотрел на Анюту. Она сосредоточенно вела машину, но почувствовав его взгляд, повернула к нему серьезное лицо. Челка упала ей на лоб, она сдула ее.
— Почему ты так смотришь?
— Не видел давно, соскучился, — объяснил Корсаков, отвернулся и снова закрыл глаза.
За окном снег с дождем, слякоть. Мокрые фасады домов кажутся солдатами на плацу в отсыревших шинелях. Колеса стучат по булыжной мостовой, разбрызгивают грязь, окатывая редких прохожих.
А здесь тепло. Возле ног в чугунном коробе тлеют угли, полумрак сделал твое лицо таинственным, будто ты задумалась о чем-то отвлеченном, но глаза блестят, дыхание короткое, грудь вздымается под шерстяной пелериной. Я целую тебя чуть ниже розового ушка, где завивается выпавший из-под шляпки непослушный локон и ты, словно ожидала сигнала, порывисто оборачиваешься ко мне…
Боже, как здесь тесно. Какие неудобные сиденья, как качает карету, будто корабль в шторм. Я путаюсь в юбках, чувствуя пальцами гладкую кожу твоих бедер, пелерина спадает с плеч, я целую тебя в ямку между ключиц, потом чуть ниже, еще ниже. Между грудей затаился кулон, я сдвигаю его в сторону губами… ты стонешь, прижимаешь к груди мою голову, откидываешься назад.
Шторм, буря, скрип снастей, ветер в парусах… твой крик, мой стон…
Пахнет паленым. Черт, это твои юбки упали на чугунок с углями и тлеют. Ты смеешься, распахиваешь дверцу и бросаешь их в ночь. Холодный ветер врывается к нам, но мы вместе, нам тепло, нам жарко… и снова карету бросает, точно корабль и мы держим друг друга, боясь упустить, потерять, как будто одного из нас может унести штормовая волна. Звонит колокол. Судовой колокол? Нет, это колокол в церкви…
— Игорь! Да очнись же ты!
— Что… что случилось? — с трудом открывая глаза, спросил Корсаков.
— Ты вырубился, завалился прямо на меня. Я еле-еле машину удержала, — испуганно сказала Анюта.
Корсаков осмотрелся. Машина стояла возле церкви, купол ее был подсвечен и горел в ночном небе, похожий на елочное украшение. Мимо проносились автомобили, впереди, по ходу движения угадывалась эстакада. Гулкий удар колокола разнесся в воздухе, перекрыл шум улицы.
— Где мы? — спросил Корсаков.
— В конце Волоколамки. Сейчас поворот на Пятницкое шоссе.
— А чего это нас сюда занесло?
— Ты же не сказал, куда тебя везти и я поехала домой. Я живу в Митино. Сань-Сань мне квартиру купил в честь окончания колледжа.
— А кто у нас Сань-Сань?
— Папашка, — фыркнула Анюта, — думает, что я теперь, в знак благодарности, буду ему в рот глядеть! Ха, нашел гимназистку. Ну, ты очухался?
Да, Анна Александровна Белозерская вряд ли допускала подобные выражения.
— Очухался, — сказал Корсаков, — далеко еще?
— Десять минут и мы на месте, — Анюта включила передачу и резко вырулила на середину проезжей части. Позади возмущенно засигналили. Анюта опустила стекло и, высунув в окно руку оттопырила средний палец, — пошел ты, козел. Рулить сперва научись!
— Слушай, а как твоя фамилия? — вдруг, неожиданно для самого себя, спросил Корсаков.
— Шпигель-Приамурская, в девичестве Абрамзон-Гуленвангель, а что?
— Все шуточки шутишь. Я серьезно спрашиваю…
— Кручинская моя фамилия, — Анюта посигналила велосипедисту, рулившему по середине проезжей части, — я из-за папаши стараюсь не афишировать.
— Кручинская — это хорошо, это можно, — пробормотал Корсаков. Значит, просто совпадение. Ну, похожа она на Анну Александровну Белозерскую, ну и что? Мало ли двойников на свете живет.
Четырехэтажный дом, в котором жила Анюта, начиная со второго этажа был построен уступами, как египетская пирамида. Девушка высунулась в окно автомобиля, мило улыбнулась подошедшему к воротам охраннику. Тот кивнул ей, как старой знакомой, скрылся в будке и ворота отъехали в сторону. Машина зарулила на стоянку.
— Идти сможешь? — спросила Анюта.
— Смогу, не инвалид пока.
Корсаков выбрался из малолитражки. Голова кружилась и он оперся о крышу автомобиля. Анюта взяла его под руку.
— Давай, соберись. Там консьержка такая зараза, а у тебя вид, как у последнего наркоши. Папашке доложит — тот мигом примчится.
— Все равно доложит.
— Нет, к мужикам она привыкла… — Анюта осеклась, — я в смысле, что компании у меня часто собираются.
— А мне все равно, — проворчал Корсаков.
Подъезд был ярко освещен, вдоль стен стояли цветы в высоких вазах, ковровая дорожка вела к лифту. Откуда-то вывернулась моложавая тетка в очках, со строгим выражением костистого лица и худосочной фигурой.
— Добрый вечер, Анна Александровна. Не поздно ли для гостей? — спросила она, с сомнением посмотрев на Корсакова.
— Все нормально, Виолетта Олеговна, — Анюта оставила на минуту Корсакова, подошла к женщине и сунула ей в нагрудный карман сложенную в несколько раз купюру, — я вас попрошу: не надо огорчать папу.
— Ох балует он тебя, — притворно вздохнула тетка.
Зеркальный лифт поднял их на четвертый этаж. Пока Анюта отпирала двери, Корсаков обессилено привалился к стене. Щелкнул последний замок, девушка распахнула дверь, зажгла в коридоре свет.
— Заходи.
Отклеившись от стены Корсаков пошатываясь вошел в квартиру. Захлопнув дверь, Анюта критически осмотрела его.
— По-моему, тебе надо в ванную.
В огромном зеркале Корсаков увидел себя. Если бы он не был так измучен, то наверняка испугался. Спутанные волосы, одна щека расцарапана и в грязи, одежда в таком состоянии, будто он неделю ночевал среди строительного мусора.
— М-да… пожалуй ванна не помешала бы, — признал он.
— Сейчас полотенце дам, — Анюта ушла в комнату.
Корсаков стянул куртку, снял с шеи висевшую за спиной шляпу, кое-как скинул ботинки.
— Вот, держи, — Анюта подала ему огромное полотенце, — иди сюда.
Пройдя коридором, она распахнула еще одну дверь. Ванная комната сверкала кафелем и никелем. Вместо обычной ванны было джакузи цвета морской волны. Анюта пустила горячую воду, заткнула пробкой сливное отверстие, выдвинула откуда-то сбоку пульт.
— Вот сюда нажмешь — со дна пойдут пузырьки. А если вот сюда, то из вот этих дырочек ударят водяные струи. Массаж, вроде как. Ну, я пошла. Если опять плохо станет — кричи. Утонешь еще, и куда мне труп девать?
— Распилить и в унитаз, — мрачно посоветовал Корсаков, расстегивая рубашку.
Анюта хмыкнула и вышла.
Покряхтывая от боли Корсаков разделся, придерживаясь за стенку, шагнул в джакузи, с маху сел в воду и заорал не своим голосом — в ванне был крутой кипяток. Вылетев из джакузи, он пустил холодную воду.
Дверь за спиной распахнулась. Он оглянулся.
— Что такое? — Анюта испуганно вытаращилась на него.
— Ты что, сварить меня хотела? — сварливо спросил Корсаков.
— А у тебя что, рук нет? — в свою очередь поинтересовалась девушка, — мог бы и сам холодной водой разбавить.
Корсаков скрипнул зубами.
— Ладно, зато взбодрился, — успокоила его Анюта, — а то как вареный был.
— Это я сейчас вареный, — проворчал Корсаков, — может ты все-таки выйдешь?
— Может и выйду, — усмехнулась девушка с интересом его разглядывая, — а ты ничего, — сказала, исчезая за дверью, — я думала будет хуже.
— Куда уж хуже, — Корсаков оценил синяки на ребрах, свежие ссадины на голени, — хуже только если экскаватор переедет.