— Давайте, господа, без титулов. Зовут меня Николаем Михайловичем, прошу так и обращаться. Да, Алексей Васильевич, к сожалению, я знаю свою судьбу. Ждет меня смерть от камня , — спокойно сказал князь, — а вот Сильвестр, — он указал на секретаря, — хоть и не военный человек, как вы, и жутко боится всяческого оружия, погибнет от летящего металла . Как — не знаю, но от летящего металла .
— Ваше сиятельство, — жалобным голосом сказал секретарь, — вы же обещали не напоминать.
— Ну, прости ради Бога, дружок.
Корсаков рассмеялся, откинулся на спину, разбросал руки, глядя в высокое голубое небо.
— И когда же сбудется ваше предсказание, Николай Михайлович? Нет, не говорите! Даже думать о смерти в такой день не хочется.
Козловский грустно усмехнулся и промолчал.
Попетляв среди сжатых полей и начинающих желтеть березовых рощ, дорога нырнула в сосновый бор. Солнце накалило золотые стволы, пахло смолой и хвоей. Копыта коней мягко ступали в мелкой дорожной пыли.
Князь вынул из кармашка брегет, щелкнул крышкой. Затейливая мелодия вывела хорунжего из сонного состояния. Он восхищенно цокнул зыком.
— Вот ведь какая штука мудреная. И который же час, позвольте спросить?
— Почти три по полудни, — ответил Козловский, — часам к шести будем на месте, господа.
По деревянному мосту перебрались обмелевшую речушку. Дальше дорога раздваивалась. Казак, которому в Москве хорунжий презентовал соломенную шляпку, спешившись, рассматривал следы на перекрестке. Головко дал знак Сильвестру придержать коней, тот натянул вожжи, коляска остановилась.
— Что там, Семен? — спросил хорунжий.
— Разъезд, кажись, — казак, присев на корточки, растер в ладони горсть дорожной пыли, — чуток нас опередили.
— Ну так что?
— А вот, глянь, Георгий Иванович. Подковы не наши и гвозди вишь как лежат.
— Думаешь, француз?
— Да кто ж его знает. Вроде бы и далеко от француза оторвались, а там, как Бог положит.
Головко вернулся к коляске. Князь, достав табакерку, отправил в левую ноздрю понюшку табаку, подышал часто, утер слезинку и посмотрел на него.
— Не желаете, Георгий Иванович?
— Благодарствуйте, не приучен.
— Вот и господин Корсаков отказывается, — сокрушенно сказал Козловский, — эх молодежь. А зачем остановка, позвольте спросить?
— Похоже, впереди французский разъезд.
— Много их? — спросил Корсаков.
— Не больше десятка, господин корнет. Свернули направо не далее, как час назад, — ответил Головко.
— Куда ведет эта дорога, Николай Михайлович?
— Дорога? — переспросил, нахмурившись, Козловский, — это на Павлов посад, а нам левее, на Караваево. Там, на слиянии Клязьмы и Шерны деревенька моя, имение, еще дедом обустроенное. А вы, корнет, похоже, желаете француза догнать?
— Вы правы князь, — Корсаков пустил подбородный ремешок, снял и приторочил к седлу ментик, — не годится врага в тылу оставлять. Хорунжий, собери казачков своих, проверьте оружие, — он вынул из седельных кобур пистолеты, проверил шомполом заряд, — а вы езжайте потихоньку, князь. Уверен, мы скоро вас нагоним.
— Ну что ж, знать судьба такая, — прошептал Козловский.
Хорунжий с неохотой подозвал казаков, объяснил задачу. Казаки хмурились. Корсаков, горяча коня, вырвался к перекрестку.
— Ну, чего ждем, господа казаки?
— Езжайте, Георгий Иванович, — кивнул хорунжему Козловский, — что написано — то и сбудется.
— Эх, — с горечью пробормотал Головко, — дал же Бог командира. Вы не беспокойтесь, Николай Михайлович, мы быстро обернемся, — пообещал он, с места посылая коня в галоп.
Казаки пролетели следом, обдавая князя запахом лошадиного пота и взметнувшейся из-под копыт пылью.
— Пожелайте удачи, князь, — крикнул, поднимая коня на дыбы, Корсаков.
— Езжайте уж, корнет, — пробормотал Козловский, — ваша смерть еще далеко.
После двадцати минут скачки, корнет осадил коня. Дорога, выходя из леса на простор полей, просматривалась далеко и была пустынна, будто по ней испокон веку никто не ездил. Семен, не спешиваясь, проехал вперед, высматривая следы.
— С ночи никто не ездил, — доложил он хорунжему.
— Не иначе, лесом пошли, — сказал Головко.
Корсаков выругался, привстал на стременах.
— Да, но в какую сторону?
Хорунжий пожал плечами.
— Воротимся к мосту, где князя оставили, если след, в лес ведущий есть — казак его всегда отыщет.
Рассыпав казаков вдоль обочины, они повернули назад, двигаясь неспешной рысью. К дороге выходило множество тропинок, но то были звериные тропы, которые можно оставить без внимания. В одном месте Семен спешился, ведя в поводу коня, углубился в лес, но вскоре вернулся.
— Натоптали, вишь, тропу — чисто тракт проезжий, — пожаловался он хорунжему, — небось местные по грибы-ягоды шастают, но француза тут и близко не было.
Головко догнал едущего впереди Корсакова.
— Что на сердце у меня неспокойно, Алексей Василич. Может, поспешим?
— Успеем, — беспечно отозвался корнет, — князь торопиться не будет — кони устали, да и сам в летах немалых.
— Я не к тому. А ну, как француз на него наскочит?
— Ты сперва найди их, французов.
— Ваше благородие, — позвал Семен, — следы. Вроде, те же, что у моста. Точно, конные шли. Поначалу гурьбой, а потом цепочкой растянулись.
— Семен, вперед пойдешь. Возьми еще Митяя. Остальные с тылу. Ну, Алексей Василич, с Богом?
— Вперед!
Плавный ход коляски укачал князя Козловского и Сильвестр, в очередной раз оглянувшийся, чтобы спросить, не надо ли чего, промолчал, причмокнул, понукая лошадей и поудобней устроился на козлах. Еще какой-нибудь час-полтора и они будут в имении. Там, все же, спокойней, чем на лесной дороге. Ладно французы — европейская нация, а ну, как мужики озоровать начнут под шумок? Ограбят, а то и жизни лишат не за понюшку. Сам-то он с малолетства при князе. Николай Михайлович самолично его в секретари себе готовил: наукам обучал, даже языку французскому, как в благородном обществе принято.
В тени деревьев было относительно прохладно, солнечный свет, пробиваясь сквозь листву, делал дорогу пятнистой. Впереди путь перебежала лиса, мелькнула рыжим мехом в орешнике и затерялась в чаще. По зиме надо бы охоту сладить, подумал Сильвестр. Эх, жалко князь постарел, а ведь раньше, бывало, и на волков облавы устраивали, по полсотни гостей наезжало, да все со своими сворами, доезжачими, загонщиками.
Сильвестр посмотрел в лес, откуда вынырнула рыжая плутовка и почувствовал, как сердце ухнуло в пятки и дыхание перехватило: поверх подлеска, смутно видимые на фоне темной чащи, на него смотрели всадники в темно-зеленых мундирах. Лихие усы перечеркивали суровые лица над оранжевыми, с зеленой выпушкой, воротниками.
Перепуганному секретарю даже показалось, что он разглядел жестокие прищуренные глаза под низко надвинутыми кольбаками.
У секретаря мелькнула мысль, что надо бы равнодушно отвернуться, сделав вид, что ничего не заметил — не станут французы нападать на коляску с явно штатскими лицами, но руки помимо воли тряхнули вожжи, а из пересохшей глотки вырвался отчаянный крик.
— Н-но, пшел! Пошли, родимые!
Привстав на козлах, он хлестнул что было мочи лошадей. Кони взялись вскачь, тревожно кося черными глазами на перепуганного возницу. Вся напускная чопорность и слетела с Сильвестра, как пух одуванчика от порыва ветра — теперь это был просто деревенский мужик, в панике пытающийся спасти свою жизнь.
Князь Козловский, очнувшийся от дикого крика, привстал в коляске и оглянулся. Французы, ломая подлесок, вырвались на дорогу и бросились в погоню, нещадно терзая коней шпорами.
Поминутно оглядываясь, Сильвестр нахлестывал коней. Егеря на скаку прикладывались к карабинам. Фуражка слетела с секретаря и встречный ветер мгновенно высушил вспотевшее лицо, взбил редкие прилизанные волосы на голове. Раздалось несколько выстрелов. Пуля пробила коляску рядом с князем.