Корсаков в отчаянии всплеснул руками.
— Но почему я?
— Никогда не задавайте этот вопрос. Особенно в таких делах. Клянусь, — магистр приподнял ладонь, будто и впрямь собирался давать клятву, — будь моя воля, я бы избавил вас от такого бремени и выбрал более подготовленного человека. Но, — он поднял палец, — чтобы изменить предначертанное требуется пролить реки крови, — магистр поднялся из кресла и выпрямился во весь рост. — Ступайте. Крылья Люцифера над вами!
Игорь не услышал, как вошли охранники. Его подняли из кресла, магистр взял со стола подсвечник, приподнял его и последнее, что увидел Корсаков перед тем, как ему завязали глаза — бронзовое изображение крылатого солнца за спиной у магистра.
Глава 10
Снова джип, только на этот раз рядом с Корсаковым был один охранник. «Доверять, что ли стали», — подумал Игорь. Машина кружила по городу, а он пытался по слабым звукам, доносившимся снаружи, определить, по каким улицам они едут. Но что можно определить по какофонии автомобильных сигналов, шелесту проезжающих рядом машин, изредка доносившимся голосам пешеходов. Все же у Корсакова создалось впечатление, что они если и не кружили вокруг одного района, то за город не выезжали наверняка.
Наконец джип остановился, с глаз Игоря сняли повязку. Охранник вышел из машины, распахнул перед Корсаковым дверь. Щурясь на заливающий улицы свет фонарей, он выбрался из джипа. Его высадили на Страстном бульваре, позади кинотеатра «Пушкинский». Возможно это было сделано специально, чтобы показать, что они знали, откуда он звонил на квартиру бывшей жены. Охранник, даже не взглянув на Корсакова, сел в машину и джип укатил по направлению к Петровке.
Игорь посмотрел на часы, было половина десятого вечера. Итак, у него есть чуть больше суток, чтобы отыскать карты Таро, а потом… что случится потом, лучше не думать. Подумать надо, где он мог потерять колоду, или где ее могли позаимствовать.
Корсаков спустился по бульвару, купил в летнем кафе бутылку пива и устроился на скамейке в конце бульвара, наискосок от Литературного музея. После сырой и холодной погоды последних дней вечер казался на удивление теплым. На соседних скамейках шумно гуляли студенты Авиационного технологического института, находившегося неподалеку, но Корсаков сидел один, чему был очень рад. Столько обрушилось на голову в последние часы, что надо было разложить все по полочкам. Если раньше он мог при возникновении каких-то проблем для начала хорошенько выпить, чтобы, как говорил Леня: смыть шлаки мыслей и оставить зерно сути, то теперь пьянствовать просто не было времени. Да и не хотелось ему напиваться. В ушах все еще звучал низкий голос магистра, рассказывающий о Боге, о Люцифере и его детях. Дочка, наверное, проплакала весь день, когда обнаружила, что папа опять уехал в командировку. И где-то в морге лежал Трофимыч с перерезанным горлом, убитый банкир со своей взбалмошной подругой, а где-то заживо гнил Жучила. Говорили ему: жадность фраера погубит, так он смеялся — сами вы фраера, а я бизнесмен. Вот и досмеялся. А когда все закончится, надо будет узнать, в какой больнице лежит Леня-Шест и навестить. Только без водки: фрукты, сок, ну, пиво. Нет, пива тоже не надо…
Корсаков обнаружил, что бутылка опустела, выбросил ее в урну и, купив еще одну, вновь присел на скамейку. По площади Петровских ворот крутились машины: одни сворачивали к Тверской, другие летели дальше, к Каретному Ряду, подгоняемые мигающими глазами светофоров. Живут же люди, позавидовал он. Учатся в институтах, охмуряют однокурсниц, едут в кино или в ресторан и не подозревают, что Бог давным-давно проиграл битву за умы и души людские Люциферу, а сами они — дети глиняных болванчиков, сотворенных забавы ради.
Где он мог потерять карты? Причем вот что странно: если бы потерял, то наверное уж вместе с футляром. Корсаков вспомнил, как раскладывал карты на столе у камина в гостях у Воскобойникова. Собрал он их потом, после того, как привидилась ему Анна Александровна из девятнадцатого века, или не собрал? Футляр был в кармане, когда он приехал в Москву. Потом: Арбат, встреча с участковым, бегство по переулкам. Опять же — мог выронить, пока прыгал через кусты и метался по подворотням, но только вместе с футляром. Затем — Анюта… Корсаков почувствовал теплоту в груди. Все-таки приворожила его девчонка. Он вспомнил проведенную с девушкой ночь и поспешно хлебнул пива, чтобы успокоиться. А мы еще ничего! Еще кое-что можем, а опыта нам не занимать…
— Позвольте присесть?
Откуда она возникла, эта тетка? Чуть склонив в сторону голову, на Корсакова искоса, как воробей на хлебную корку, смотрела женщина лет сорока в вязаной кофте, в очках, с матерчатой сумкой в руке. Волосы неопределенного цвета были стянуты в узел на затылке, тонкие губы поджаты. Какая-нибудь старая дева: всю жизнь преподавала математику в школе или в институте, привыкла общаться с учениками строго даже на переменах и перенесла опыт этого общения в жизнь. Так и есть — кольцо на руке отсутствует. Типичная старая дева: «я всю жизнь посвятила своим ученикам!», а на самом деле ты просто сбежала от жизни, закрывшись учебниками.
— Прошу вас, — Корсаков немного подвинулся, хотя места на скамейке было достаточно.
Женщина провела пальцем по скамейке, проверяя чистоту, поморщилась и, даже с некоторой элегантностью, уселась: повернулась спиной к скамье, чуть наклонилась вперед, опустила на скамейку костлявый зад и только после этого выпрямилась и откинулась на спинку. Корсаков, посмотрев короткую пантомиму, кивнул одобряя и глотнул пивка. Да, так изящно присесть не каждый сможет — достигается многолетними упражнениями.
В руках у женщины возник клубок шерсти, кусок связанной то ли кофты, то ли шарфа, из сумки вынырнули длинные блестящие спицы. Женщина пересчитала что-то в своем вязании, задумалась на мгновение и погрузилась в работу. Спицы замелькали, как шпаги в руках дуэлянтов. Они были потолще спиц, какие когда-либо видел Корсаков и позванивали звонче, чем следовало алюминиевым спицам. Женщина снова покосилась на Игоря.
— Что вы так смотрите, молодой человек?
Корсаков повернулся к ней вполоборота, закинул одну руку на спинку скамьи.
— Приятно видеть, как человек профессионально занимается любимым делом.
— Работа, доведенная до совершенства, становится искусством, — несколько туманно заметила женщина.
Спицы мелькали, сталкивались, звенели в ее руках. Корсаков вспомнил свои занятия фехтованием в спортклубе ЦСКА — увлекся, когда посмотрел фильм «Три мушкетера», но надолго его не хватило — всего год проходил и бросил. Тренер очень огорчился, даже к родителям приходил. Видно, разглядел он в Корсакове задатки будущего д'Артаньяна, но самого Игоря в то время уже интересовали девчонки и вольная жизнь, а в спортзале ведь приходилось работать до седьмого пота. Пацан был, дурак.
Спицы в руках старой девы сплетались, будто шпаги, отталкивались, снова сплетались. «Имею честь вызвать вас, мсье! — К вашим услугам, шевалье!» Выпад, защита; ангаже — аппель, батман. Туше! «Шпаги в ножны, господа, сюда идут гвардейцы кардинала».
В игре спиц было что-то магическое, завораживающее. В глазах зарябило, в горле почему-то стало сухо. Корсаков поднес к губам бутылку.
Женщина забормотала что-то, видимо, считала петли. Корсаков поневоле прислушался. Слова были какие-то странные: то певучие, состоящие, казалось, из одних гласных, то отрывистые и резкие, как воинские команды. Пиво вдруг словно превратилось в лед и встало поперек горла, Корсаков судорожно втянул носом воздух и его парализовал страх — дыхание сбилось, будто кто-то поставил заслонку на пути воздуха к легким. Он хотел поднести руку к горлу и с ужасом почувствовал, что не может этого сделать — рука была, будто чужая. Звуки пропали и в ушах раздавались только собственные жалкие всхлипы — Корсаков задыхался, пытаясь сделать хоть один вдох.