— Слушай, журналист… — начал было он. Затем махнул рукой. — А вообще не суть…
— Что? — поднял голову Игорь.
— Да нет, я так…
— Саня, ты там не топчись, — обернулся капитан. — Сейчас наша гвардия прибудет — без тебя разберутся.
Он обратился к Игорю:
— Вы к ней подходили?
— Да, конечно… Лоб потрогал… Ну, зеркальце, как учили, поднес… Вижу — холодная…
Игорь передернулся.
— Что, трупов не видели? — насмешливо спросил следователь.
— Почему? Видел, конечно… Но руками не трогал.
— Жена ваша ведь… Не чужой человек вроде…
— Жена… — кивнул головой Игорь. Вздохнул.
— Что-то не больно ты по ней сокрушаешься, — сыронизировал сержант. — Скорее, за собственную шкуру очко играет…
— А что ж я, по-вашему, должен на стенку лезть? Или слезами умываться?.. Я, может быть, внутри себя переживаю… Может, и принял из-за этого…
— И ты что, теперь один в этой фазенде остаешься? — с любопытством покосился сержант. — Тут добра столько, что в жизнь не пропить.
— Это смотря с какой скоростью.
— Вот тут я с тобой согласен…
Внезапно в комнату вошел серенький пиджачок, что-то делавший то ли на кухне, то ли в туалете.
— Простите, молодой человек, — обратился он к Игорю. — А что, ваша супруга всегда в таком виде по дому ходила?
— Действительно!.. — встрепенулся капитан.
— Нет, конечно… — озадаченно проведя рукой по лбу, ответил Игорь. — В халате ходила…
Вмешался сержант:
— Небось решила покрасивше уйти. С этой публикой подобное бывает. Самоубийцы, особенно бабы, любят перед смертью марафет навести…
Игорь сразу вспомнил вчерашнюю Ларисину генеральную уборку. Но промолчал.
Следователь о чем-то пошептался с фотографом. Потом вышел в прихожую. Пошуровал там. Затем вернулся с записной книжкой и длинной расческой, которую аккуратно держал двумя пальцами.
— Она красилась?
— Конечно… Все красятся… В черный цвет. В свой любимый.
— Хорошо. Все правильно…
В дверь снова позвонили.
Прибыла какая-то спецбригада. Началось натуральное расследование, как это показывают в кино, — и снятие отпечатков, и повторные съемки с различных точек, и снова вопросы, вопросы… от которых Игорь едва успевал отбиваться…
И только сама виновница всей этой кутерьмы, Лариса, оставалась пренебрежительно-равнодушной к этим ритуальным пляскам вокруг своего тела.
Она лежала неподвижно, словно упавший манекен.
Подол черно-зеленого платья высоко задрался, оголяя белое бедро. Очки с витиеватыми золотыми дужками слепо мерцали на журнальном столике. Кто-то из пришедших опустил ее веки, и пугающая гипнотическая глубина мертвых глаз была уже не в силах притягивать к себе взгляд, парализуя волю и сознание, как это было накануне вечером.
Лицо Ларисы казалось матово-бледной маской с перекошенным сине-фиолетовым ртом и растрепанными черными волосами. Лишенное привычных очков, оно стало совершенно незнакомым и напоминало мертвую голову убитой Горгоны.
И казалось странным, что еще вчера вечером эти глаза сверкали ненавистью. Голос наполнял пространство квартиры. Беспощадными словами, словно картечью, хлестал по лицу, обвиняя во всех грехах, в загубленной, истраченной на него, Игоря, молодости. И обрушивал на его голову полный набор банальных упреков рассвирепевшей базарной бабы.
«Плохо расстались», — подумал Игорь, отворачиваясь от нее.
Следственная бригада наконец закончила свою работу и удалилась. На смену ей в квартиру ввалились два здоровых мужика и потребовали чистую простыню или скатерть. Игорь залез в шкаф, вывалил оттуда все, вытянул какое-то белое полотнище и сунул мужикам. Те расстелили его, откинув в сторону мешающий журнальный столик, подняли тело Ларисы за ноги, за голову, опустили на простыню, бросили длинные безжизненные руки вдоль туловища, запахнули ткань и, оставив на столе какую-то бумажку, выволокли длинный белый скаток из квартиры.
— Юмористы эти врачи! — хмыкнул сержант, неохотно поднимаясь из кресла. — «Спокойной ночи!» — передразнил он врача. — Слышишь, журналист? Это тебе — спокойной ночи…
Игорь ничего не ответил. Курил.
Милиционеры покидали квартиру.
Уходя, капитан повернулся к Игорю:
— Вы уж как-нибудь до утра продержитесь… Ну, бывайте! Дня через два вызовем…
Гулко захлопнулась дверь. Наступила тишина.
После шума и гомона, мельтешения белых халатов и милицейских кожанок эта тишина плотнее, чем прежде, обступила Игоря. Нелепо сверкающая хрустальная люстра освещала покинутую жизнью комнату. Стоящие в углу старинные часы глухо постукивали, словно забивая гвозди в сухую деревяшку. Позолота на резных багетах тускло сияла, и чье-то бледное лицо насмешливо смотрело на Игоря из буро-торфяной глубины портрета позапрошлого столетия…