— Мистер Гарвей. Да. Нет, не мистер Ганновер. Говорит председатель местного ку-клукс-клана. Ганновер болен — маленькое нервное потрясение. Да, да, первая попытка не удалась. Рабочие станут к станкам через три дня. Долго? Ничего не поделаешь, мистер! Да, понадобятся еще кое-какие затраты, тысяч до 20. Вы согласны? Будем держать с вами связь по этому аппарату. Единственный, который удалось пустить в ход своими силами. Гуд бай!
Член правления Гарвей бережно положил трубку на место. Он был доволен. Через три дин рабочие начнут работать. Это обещает сам ку-клукс-клан. За такое известие стоит приплатить даже 25 тысяч долларов!
Это происходило вне Тауншира. А сам Тауншир, мертвый, лишенный движения и жизни, с темными, неосвещенными по вечерам улицами, жил в это время своей жизнью, странной и необыкновенной.
Обыватели-чиновники, мелкие торговцы, служащие магазинов и предприятий робко сидели по домам, не показываясь на улицу, в ожидании прежнего спокойного времени. Полиция бездействовала — рабочие вели себя спокойно и, несмотря на горячее желание полиции создать такой повод, повод для погромов не представлялся.
Тем не менее, чувствовалось, что скоро положение должно перемениться.
Началась вторая неделя стачки. Забастовщики голодали, но твердо стояли на своем. Члены Стачечного комитета вместе с Красновым из сил выбивались, чтобы поддержать настроение массы. Устраивались митинги, на которых выступали десятки рабочих, призывающих бороться до конца.
И тут-то ку-клукс-клан снова показал, на что он способен.
Во время одного из выступлений Цезаря Рэне, прекрасного оратора, стоящий у трибуны человек с криком: «Бей негритянских собак!» тремя выстрелами из револьвера убил его наповал и скрылся, отстреливаясь от наседающей толпы.
В другой раз Краснов чуть не погиб под ударом кинжала, который в последний момент едва успел отвести стоявший рядом товарищ. Полиция тоже вела себя очень странно, комиссар, присутствовавший на всех митингах, пользовался каждым пустячным замечанием, чтобы лишить оратора слова. Один раз Петерсону едва удалось спастись от ареста. Было решено устраивать митинги ночью, подальше от бдительных глаз полиции. Собрания переносились в разрушенные каменоломни, на плацы загородных гуляний, в окраинные парки и скверы.
Расходились очень поздно — иногда речи и прения затягивались до рассвета. Но именно с этого времени и начались самые таинственные происшествия…
Каждый оратор, который отличался чем-либо при своем выступлении, бесследно исчезал в ту же ночь. Первым пропал молодой рабочий-коммунист, произнесший большую агитационную речь на митинге в разрушенной каменоломне. Мать так и не дождалась его в эту ночь и во все последующие. Оратор исчез бесследно. Через два дня исчез другой — слесарь, тоже имевший шумный успех у слушателей, а на следующий день председатель Стачечного комитета Петерсон обратился к собравшимся на митинге в загородном саду, призывая их к спокойствию и обещая найти причину странных исчезновений. На углу Чиплей-Стрит и Стрит-Отейль, — двух центральных городских улиц, — он попрощался с товарищами, провожавшими его после митинга.
Его квартира находилась в пяти шагах, за углом большого многоэтажного дома. Но Петерсон так и не дошел до нее. Он исчез бесследно, так же, как исчезали его предшественники…
Товарищ Краснов сидел в маленьком ресторанчике посреди пустой залы, уставленной четырехугольными столиками, и старался разрезать тупым ножом твердый, как подошва, бифштекс. Хлопнула дверь, и наборщик Питер Джемс, остановившись перед Красновым, задыхаясь, сообщил ему о новом исчезновении.
— Как? Петерсон? — вилка выпала из пальцев Краснова.
Джемс безнадежно опустился на стул рядом с Красновым.
— Да, он пропал. Мы расстались с ним у самых дверей его дома. Это было часа в четыре утра. И он пропал, пропал окончательно.
— Но, может быть, он еще придет, Питер? Сейчас полдень.
— Товарищ, он не придет. — Джемс судорожно схватил за руку вздрогнувшего Краснова. — Он не придет ни сегодня, ни завтра, никогда. Какие-то таинственные силы преследуют нас. Я — марксист, не верю ни в какую чертовщину, но это выше моего понимания. Рабочие больше не хотят бороться. До сих пор я не колебался, а теперь… Понимаете, я тоже начинаю бояться, Краснов!
— Питер, успокойтесь. Это снова штучки ку-клукс-клана, они хотят сломить забастовку. Но мы должны держаться до конца. Эта стачка подаст пример рабочим всех Соединенных Штатов. Еще три дня, и трест должен будет пойти на наши условия.