— За ним пришли посреди ночи. Я не знал, куда его забрали. И только на следующий день его нашли. Его привезли на берег в Фаноре, в те дни — уединенное место, и зарыли по шею в песок. Они оставили его там лицом к морю, наблюдать за приливом. В Фаноре требуется много времени, чтобы прилив достиг максимума. Его обнаружили, когда вода снова отступила. Мне не позволили увидеть тело. Наверное, рыбы уже набросилась на него. Его звали Обри. Обри Лэнгриш. Не слишком ли необычное имя для ирландца? Знаете, в Гражданской войне участвовало не так уж много протестантов. Нет, не много.
Я позволил боли утихнуть, затем сказал:
— Мне очень жаль, миссис Лэнгриш.
Она повернулась ко мне:
— Что? — Думаю, она забыла, что я здесь.
— Мир — жестокое место, — сказал я. Люди всегда рассказывают мне об ужасных вещах, которые произошли с ними и их близкими. Мне было жаль эту печальную старушку, но мужчина устает всё время проявлять сочувствие.
— Я была на седьмом месяце, когда он погиб, — сказала она задумчиво. — Значит, Клэр никогда не знала своего отца. Я думаю, это повлияло на нее. Она притворяется, что это не так, но я знаю.
Она протянула руку и положила её на мою. Меня потрясло это прикосновение, но я старался не показать это. Кожа её ладони была теплой и хрупкой, и на ощупь напоминала… ну, папирус, или то, что я представлял себе папирусом.
— Вы должны быть осторожны, мистер Марлоу, — сказала она. — Не думаю, что Вы понимаете, с кем имеете дело.
Я не был уверен, кого она имела в виду — себя, свою дочь или кого-то еще.
— Я буду осторожен, — пообещал я.
Она не обратила на это внимания.
— Могут пострадать люди, — сказала она настойчивым голосом. — Сильно пострадать. — Она отпустила мою руку. — Понимаете, что я имею в виду?
— Я не собираюсь причинять вреда Вашей дочери, миссис Лэнгриш, — сказал я.
Она смотрела мне в глаза каким-то странным взглядом, который я не мог распознать. У меня было такое чувство, что она слегка смеётся надо мной, но в то же время хочет, чтобы я понял то, о чём она меня предупреждает. Она была суровой старухой, вероятно, безжалостной, вероятно, недоплачивала своим работникам и, возможно, могла бы убить меня, если бы захотела. И все же в ней было что-то такое, что мне не могло не нравиться. В ней была сила духа. Это были не те слова, которые я чувствовал себя обязанным использовать очень часто, но в данном случае они казалось мне подходящими.
Затем она встала, сунула руку в карман жакета и потянула за торчащий из него ремешок. Я тоже встал и достал бумажник.
— Всё в порядке, — сказала она, — у меня здесь открыт счёт. Во всяком случае, Вы ничего не заказывали. Полагаю, что Вы хотели бы выпить. — Она издала смешок. — Надеюсь, Вы не ожидали, когда я буду Вас спрашивать. Не стоит стесняться меня, мистер Марлоу. Говорю же, каждый сам за себя.
Я улыбнулся ей:
— До свидания, миссис Лэнгриш.
— Да, кстати, пока Вы здесь, может быть, поможете мне. Мне нужен шофёр. Последний парень был ужасным мошенником, и мне пришлось от него избавиться. Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы подойти?
— Навскидку — нет. Но если я кого-нибудь вспомню, я дам Вам знать.
Она задумчиво смотрела на меня, как будто пытаясь разглядеть меня в форме и фуражке с козырьком.
— Очень жаль, — сказала она. Она натянула белые хлопчатобумажные перчатки, такие можно купить в «Вулворте». — Знаете, на самом деле моя фамилия Эдвардс, — сказала она. — Я потом снова вышла замуж, уже здесь, а мистер Эдвардс впоследствии распрощался со мной. И я предпочитаю Лэнгриш. В этом есть что-то особенное, не так ли?
— Да, — сказал я. — Да, это так.
— И на самом деле я не Доротея. Меня окрестили Дороти и всегда звали Дотти. Это не слишком хорошо смотрелось бы на флаконе духов, не так ли — Дотти Эдвардс?
Мне пришлось рассмеяться.
— Наверное, нет, — сказал я.
Она посмотрела на меня, усмехнувшись, и, согнув указательный палец, стукнула меня костяшками пальцев по галстуку на груди.
— Запомни, что я тебе скажу, Марлоу, — сказала она. — Если люди не будут бдительны, то могут пострадать.
Потом повернулась и заковыляла прочь.
Я поехал в «Быка и медведя» перекусить — глядя, как Мама Лэнгриш кормится шоколадным тортом, я проголодался, да и вообще, было время обеда. Пока я тащился по Стрип, держась за руль одним пальцем, я снова подумал о том, чтобы позвонить Клэр Кавендиш и сказать ей, что не хочу заниматься этим делом. Она ещё не прислала мне подписанный контракт, и никакая часть презренного металла ещё не поменяла владельца, так что я вполне мог с ней распрощаться. Но не так-то просто отпустить такую женщину, пока тебя не заставят, да и тогда тоже нелегко. Я вспомнил, как она сидела в моем кабинете в шляпке с вуалью, курила свой «блэк рашн» через эбеновый мундштук, и понял, что не могу этого сделать, не могу порвать с ней, пока не могу.
Я не могу решить, что хуже: бары, которые притворяются ирландскими, с их пластиковыми трилистниками и палицами, или «лондонские» заведения, такие как «Бык». Я мог бы описать его, но у меня не хватает духу; просто представьте мишени для дротиков, деревянные пивные кружки и фотографию верхом на лошади молодой королевы Елизаветы — нынешней — в розовой рамке. Я сел за столик в углу и заказал сэндвич с ростбифом и кружку эля. Они подавали его тёплым, как и на Ламбет-Уок;[44] что касается сэндвича, то вы, конечно, начинаете смотреть на вещи более трезво, пережевывая кусок переваренной говядины, жёсткой, как язык англичанина. Куда теперь мне отправиться в поисках Нико Питерсона? Если он действительно жив, то должен быть кто-то, кто знает, где он и что задумал. Но кто? Потом я вспомнил, что Клэр Кавендиш упоминала о киноактрисе, с которой Питерсон работал. Как же её звали? Мэнди какая-то — Мэнди Роджерс, да, Джин Харлоу этого бедняги. Возможно, с ней стоит поговорить. Я сделал глоток пива. Оно было цвета крема для обуви и на вкус напоминало мыльную пену. Я задумался, как Британия смогла править морями, если она поит этим своих моряков?
Я встал из-за стола, подошёл к телефонной будке и набрал номер своего старого приятеля, Хэла Уайзмена. Хэл работал по той же специальности, что и я, только он работает на студии «Эксельсиор». У него там был причудливый титул — начальник службы безопасности, что-то в этом роде, — но он не обращал на это внимания, а почему бы и нет? Он проводил своё время, нянча старлеток и удерживая молодых актёров на прямой и узкой дорожке, или, по крайней мере, не слишком кривой и не слишком широкой. Время от времени ему приходилось использовать свои связи в офисе шерифа, чтобы снять с одной из звёзд «Эксельсиора» обвинения, связанные с наркотиками, или освободить студийного менеджера от привлечения к ответственности за вождение в нетрезвом виде или избиение жены. Это была неплохая жизнь, говорил он. В ожидании его ответа, я занялся тем, что пытался языком извлечь застрявший между верхними коренными зубами кусочек хряща. Ростбифы Старой Англии, безусловно, вязкие и цепкие.
Наконец он снял трубку.
— Привет, Хэл.
Он сразу узнал мой голос.
— Привет, Фил, как дела?
— Просто отлично.
— Ты на вечеринке с коктейлями или что-то в этом роде? Я слышу шум веселья на заднем плане.
— Я в «Быке и медведе». Здесь никто не гуляет, обычная публика. Слушай, Хэл, ты знаешь Мэнди Роджерс?
— Мэнди? Да, я знаю Мэнди. — Он вдруг стал осторожным. Хэл не был писанным маслом красавцем — что-то среднее между Уоллесом Бири[45] и Эдвардом Робинсоном,[46] — поэтому его успех у женщин трудно объяснить, если только ты не женщина. Возможно, он был отличным собеседником. — А почему ты спрашиваешь?
— Есть один парень, который с ней работал, — сказал я. — Типа, агент. По имени Нико Питерсон.
— Никогда о нём не слышал.
— Ты уверен?
— Конечно, я уверен. В чём дело, Фил?
— Ты не мог бы устроить мне встречу с мисс Роджерс?
— Зачем?
— Я хочу поговорить с ней о Питерсоне. Его убили, пару месяцев назад ночью в Пасифик-Пэлисэйдс.
— Ну, да? — Я слышал, как Хэл продолжает медленно закрываться, словно гигантский моллюск. — Как его убили?
— Наезд и бегство.
— И что?
— То, что у меня есть клиент, который платит мне за расследование смерти Питерсона.
— В ней есть что-то неочевидное?
— Возможно.
Наступило молчание. Я слышал, как он дышит; возможно, это был звук работы его мозга — долгие, медленные толчки.
— При чем тут Мэнди Роджерс?
— Совсем ни при чём. Мне просто нужны кое-какие сведения о Питерсоне. Он, в некотором роде, загадка.
— В некотором роде — что?
— Скажем так, в нём есть что-то неочевидное.
Ещё немного дыхания, ещё немного размышлений.
— Думаю, Мэнди с тобой поговорит, — сказал он, хмыкнув. — В последнее время она не слишком занята. Предоставь это мне. Ты же всё там же, мухоловке в Кауэнге, которую называешь офисом? Я тебе позвоню.
Я вернулся к своему столику, но, взглянув на недоеденный бутерброд и недопитую пинту тепловатого пива, пал духом и, вместо того чтобы сесть, бросил купюру рядом с тарелкой и ушёл. Большая пурпурная туча поднялась откуда-то и закрыла солнце, свет на улице стал угрюмым и мертвенно-бледным. Может быть, пойдёт дождь. Летом в этих краях это стало бы приятной новинкой.
Хэл, человек слова, позвонил днём. Мэнди Роджерс встретится со мной в студии; я должен приехать туда прямо сейчас. Я взял шляпу, запер контору и вышел на улицу. Облако всё ещё висело над городом, а может быть, это было другое такое ж, и капли дождя размером с серебряный доллар падали на мостовую. Я перебежал через дорогу и сел в машину как раз в тот момент, когда ливень разразился всерьёз. Дождь здесь бывает нечасто, но когда он начинается, то идёт вовсю. Дворники на «олдсе» нуждались в замене, и мне пришлось пригнуться над рулем, почти касаясь носом лобового стекла, чтобы видеть дорогу.
45
Уоллес Фицджеральд Бири
46
Эдвард Голденберг Робинсон