Я так и не узнал их имен. Для удобства я мысленно назвал их Гомес и Лопес. Как я сразу понял ни моё удобство, ни чьё-нибудь ещё, не стояло на первом месте в списке их приоритетов. Гомес был мозгами, какими бы они ни были, а Лопес — мускулами. Гомес был невысокого роста, коренастого телосложения и довольно грузным для мексиканца, в то время как Лопес был тощ, как гремучая змея. Старик на другой стороне улицы сказал, что на них были стильные костюмчики, но его портновскому суждению, как я заметил, довериться было нельзя. Гомес был одет в голубой двубортный костюм с широкими плечами, как будто присыпанный пудрой, и галстук, на котором не очень искусно была нарисована полуголая купающаяся красавица. Гавайская рубашка Лопеса была самой кричащей из всех, что я когда-либо видел. Его белые палубные штаны были чистыми, когда их покупали, давным-давно. На ногах у него были грязные носки и сандалии с открытыми носами.
Поймите меня правильно, я ничего не имею против мексиканцев. Большинство из них — мягкие, добрые люди. Мне нравится их еда, пиво и архитектура. Однажды я провёл очень приятный уик-энд в Оахаке, в прекрасном отеле, в компании дружелюбной знакомой дамы. Дни были теплыми, а ночи прохладными, и в сумерках мы сидели в «Сокало», пили солоноватую «маргариту»[64] и слушали оркестры мариачи.[65] Вот это моя Мексика. А Гомес и Лопес пришли из другого места. Я бы предположил, что они пришли из района одного из самых неспокойных городов сразу к югу от границы. Я слышал, как у Линн Питерсон перехватило дыхание при их виде. Наверное, и у меня перехватило дыхание. В конце концов, зрелище того стоило.
Они вошли в дверь очень быстро. Они вообще были очень нетерпеливыми парнями, как мне вскоре предстояло выяснить. Оружие Гомеса представляло собой увесистый посеребренный автоматический пистолет, который выглядел так, словно обладал огневой мощью небольшой гаубицы. Человек с таким пистолетом в лапе не из тех, с кем можно спорить по мелочам. По тому, как небрежно он держал пистолет, я понял, что они с ним давние приятели. Лопес, между тем, был бы человеком с ножом; у него был дикий и нервный взгляд. Я вспомнила, как Трэвис, бармен в кафе, шутил над этой парой — должно быть, это были они — игравшей с пистолетом и ножом. Какая-то шутка. Он и не подозревал, насколько окажется прав.
Сначала Гомес даже не взглянул ни на Линн Питерсон, ни на меня. Он прошёл через кухню в гостиную, минуту-другую помолчал, как мне показалось, осматривая помещение, потом вернулся. Он был нервным типом, как и его напарник, и постоянно метался в этом его просторном костюме. Лопес тем временем стоял в дверном проеме, разглядывая Линн Питерсон. Гомес тоже обратил на нее внимание, но обратился он ко мне.
— Кто ты?
Я уже устал отвечать на этот вопрос.
— Меня зовут Марлоу, — сказал я и добавил:
— Думаю, тут какая-то ошибка.
— Какая ошибка?
— Я уверен, что мы не те, за кого вы нас принимаете, мисс Кавендиш и я. — Я почувствовал на себе удивленный взгляд Линн Питерсон. Это было единственное имя, сразу пришло мне в голову. — Мисс Кавендиш — агент по аренде. Она показывает мне дом.
— Зачем? — спросил Гомес. У меня сложилось впечатление, что он спрашивал просто так, а сам придумывал вопросы поострее и поточнее.
— Ну, — сказал я, — я думаю снять дом.
Это позабавило Лопеса, и он рассмеялся. Я заметил у него плохо зашитую заячью губу.
— Вы детективы? — спросил я. Это ещё больше рассмешило Лопеса. Когда щель в его губе раскрылась, в ней блеснул желтоватый зуб.
— Конечно, — сказал Гомес, даже не улыбнувшись, — мы полицейские.
И он обратил своё внимание на женщину рядом со мной.
— Кавендиш, — сказал он. — Это не твоё имя. Я прав?
Она начала было протестовать, но он устало, словно огромным укоризненным указательным пальцем, помахал стволом пистолета перед её лицом.
— Нет, нет, нет, сеньорита. Не лги мне. Солжёшь, заплатишь за это. Как твоё настоящее имя?
Она ничего не ответила. Он пожал плечами, мягкие плечи его пиджака наклонились влево. — Это не имеет значения. Я знаю, кто ты.
Он отошёл, и вместо него Лопес подошёл и встал перед женщиной, улыбаясь ей прямо в глаза. Она отпрянула от него. Его дыхание, вероятно, было не самым сладким. Гомес сказал что-то по-испански, что я не расслышал, и Лопес нахмурился.
— Как тебя зовут, малышка? — тихо промурлыкал он. — Держу пари, у тебя очень красивое имя.
Он положил руку ей под правую грудь и приподнял, словно прикидывая её вес. Она отпрянула назад от него, но он наклонился к ней, всё вытягивая руку. Он не оставил мне особого выбора. Я схватил его одной рукой за запястье, а другой за локоть и дёрнул суставы в разные стороны. Это было больно, и он взвизгнул и вырвал свою руку из моей хватки. И действительно, в другой его руке, левой, появился нож. Это был небольшой нож с коротким лезвием, но я не был настолько глуп, чтобы не знать, что он сможет с ним сделать.
— Послушай, успокойся, — сказала я, стараясь говорить высоким голосом, как человек, который только и делает, что снимает дом по хорошей цене и не лезет в неприятности. — И держи свои руки подальше от леди.
Я чувствовал страх Линн Питерсон; он витал в воздухе, как запах лисы. У меня на сбоку на поясе висела подпружиненная кобура с моим «спэшл» 38-го калибра. Я надеялся, что мексиканцы не заметят его, пока я не придумаю как до него добраться, не будучи застреленным или порезанным. В кино, в перестрелках пистолеты актёров оказываются в руке, вращаясь на указательных пальцах, как смазанные маслом молнии. К сожалению, в реальной жизни это не так.
Лопес снова приближался — на этот раз ко мне, а не к Линн, держа наготове свой маленький нож. Но его напарник сказал что-то по-испански, чего я не расслышал, и помахал ему пистолетом, и он остановился.
— Дай мне свой бумажник, — сказал мне Гомес. Он хорошо говорил по-английски, хотя и по-испански шепелявил. Я поднял обе руки.
— Послушай, — сказал я, — я же сказал, что вы совершаете ошибку…
Вот и всё, чего мне удалось добиться. Я едва успел заметить движение пистолета, как почувствовал врезавшейся мне в правую скулу с глухим шлепком его ствол, отчего у меня задрожали зубы. Линн Питерсон, бывшая рядом со мной, вскрикнула и прижала руку ко рту. Я чуть не упал, но вовремя спохватился и сумел удержаться на ногах. Кожа на моей щеке была рассечена, и я почувствовал, как теплая кровь стекает вниз и образует капли внизу моей челюсти. Я поднял руку, и она оказалась испачканной алым.
Я начал было говорить, но Гомес снова перебил меня:
— Заткнись, hijo de la chingada![66] — сказал он, обнажая передние зубы, но не разжимая их. Они казались очень белыми на фоне его темной кожи. Должно быть, в нём текла индейская кровь. Такие мысли приходят в голову, когда тебя только что избили пистолетом. Сейчас или никогда, решил я. Притворившись, что полез в карман за носовым платком, я потянулся к поясу, поднял клапан кобуры и положил пальцы на пружину. Это на долгое время стало моим последним осознанным действием.
Должно быть, именно Лопес нанес мне нокаутирующий удар. Не знаю, чем он меня ударил — наверное, дубинкой, — но попал мне точно в этот удобно расположенный выступ кости у основания черепа, с правой стороны. Должно быть, я упал, как стреноженный бычок. Та бессознательность, в которую я погрузился, была совсем не похожа на ту, в которую впадаешь, засыпая. Во-первых, эта было без сновидений, и не было никакого ощущения времени — она начиналось и заканчивалось, казалось, почти в одно и то же мгновение. Это было похоже на ложное бегство за смертью, и если это действительно означало быть мёртвым, то перспектива не так уж и плоха. Что было больно, так это очнуться. Я лежал ничком на полу, уголок моего рта приклеился к линолеуму собственной кровью и слюной. Не стоит говорить, как чувствовала себя моя скула. Боль есть боль, хотя эта была чудовищной.
Некоторое время я лежал с открытыми глазами, надеясь, что комната перестанет вращаться, как карусель. Свет был тусклый, и я подумал, что это, наверное, уже сумерки, но потом услышал шум дождя. Мои наручные часы остановились — должно быть, я ударил их обо что-то, когда падал. Интересно, как долго я был без сознания? Полчаса или около того, подумал я. Я упёрся руками в пол и сделал рывок. Дятел энергично и не торопясь работал над костью у основания моего черепа. Кончиками пальцев я ощупал область удара. Опухоль была твёрдой, горячей и имела размер с варёное яйцо. Я уже видел необходимость в холодных компрессах и многократных дозах аспирина: можно было страдать и скучать одновременно.
Бумажник всё ещё был со мной, но кобура на бедре была пуста.
Потом я вспомнил о Линн Питерсон. Я осмотрел кухню, проверил гостиную. Она исчезла. Я действительно не ожидал, что она всё ещё будет здесь, после того, как Лопес смотрел на неё. Я остановился, чтобы сделать глубокий вдох, прежде чем войти в спальню, но её там тоже не было. Мексиканцы перевернули дом вверх дном, и он выглядел так, словно побывал в торнадо. Они опустошили все ящики, перерыли все шкафы. Диван был разрезан, набивка из него была выдернута, как и у матраса в спальне. Они, конечно, очень хотели найти то, что искали. Но у меня было предчувствие, что им это не удалось.
64
«Маргарита»
65
Мариачи (исп. Mariachi) — один из самых распространённых жанров мексиканской народной музыки, являющийся неотъемлемой частью традиционной и современной мексиканской культуры. Мариачи образовался на основе испанской народной музыки Андалусии с влиянием музыки других народов Средиземноморья и местных индейских исполнителей.
66
Мексиканское ругательство. В широком смысле означает «сукин сын». Но исторически оно означало «сын изнасилованной женщины». Самое худшее, что можно сказать кому-то по-испански в Латинской Америке, особенно в Мексике.