— Вы не присоединитесь? — спросил я.
— Нет, пока я на работе. У мистера Каннинга твёрдые взгляды на опасность, исходящую от бутылки. — Он изобразил свою мерцающую улыбку.
— Не возражаете, если я закурю? Или у мистера Каннинга такое же отношение к травке?
— Пожалуйста. — Он посмотрел, как я закуриваю. Я предложил ему свой портсигар, но он покачал головой. Он подошёл к своему столу и устроился, прислонившись к нему спиной и скрестив руки и лодыжки.
— Вы настойчивый человек, мистер Марлоу, — сказал он беспечно.
— Хотите сказать, что я заноза в заднице.
— Я этого не говорил. Я восхищаюсь настойчивостью.
Я потягивал свой напиток, курил и осматривал комнату.
— А чем именно Вы занимаетесь, мистер Хэнсон? — спросил я. — Я знаю, что Вы управляющий, но что именно от Вас требуется?
— Вы удивитесь, сколько административного персонала вовлечено в управление таким клубом.
— Мистер Каннинг даёт Вам свободу действий?
Его глаза слегка сузились.
— Более или менее. У нас, можно сказать, есть взаимопонимание.
— Какое именно? — Мне казалось, что я знаю много людей, которые понимают друг друга.
— Он оставляет управление клубом на меня, и я не беспокою его, когда возникают трудности. Если только трудности не… как бы это сказать? — мне трудно самому с ними справиться.
— И что тогда?
Он улыбнулся, и в уголках его глаз появились морщинки.
— Тогда мистер Каннинг берёт всё на себя, — тихо сказал он.
Я поймал себя на том, что моргаю, как будто в глаза попала пыль. Бурбон, казалось, наводит свои чары ужасно быстро.
— Я вижу, — сказал я, — вы питаете здоровое уважение к своему работодателю.
— Он такой человек, который вызывает уважение. Кстати, как Вам напиток?
— Мой напиток очень хорош. На вкус он напоминает запах горящего гикори[85] осенними вечерами в глухих лесах Кентукки.
— Ну, мне кажется, Вы в некотором роде поэт, мистер Марлоу.
— В свое время прочёл пару строк Китса. И Шелли тоже. — О чём, чёрт возьми, я говорю?
Мой язык, казалось, внезапно обрел свой собственный разум.
— Но я пришёл сюда не для того, чтобы говорить о поэзии, — сказал я. Я почувствовал, как скольжу по дивану, и попытался сесть прямо. Я посмотрел на стакан в своей руке. Алкоголь в нём дрожал, а кубики льда стучали друг о друга с мягким звуком, как будто они обсуждали меня между собой. Я снова, моргая, оглядел комнату. Солнце ярко светило в окно, пронзая, как лезвие меча, деревянные жалюзи.
Хэнсон внимательно наблюдал за мной.
— Зачем Вы пришли сюда, мистер Марлоу? — спросил он.
— Я пришел поговорить с Вами о Питерсоне, так? — сказал я. — То есть Нико Питерсоне.
У меня снова возникли проблемы с языком; он, казалось, увеличился примерно в два раза больше обычного и сидел во рту, как горячая мягкая картофелина с щетинистой кожурой.
— Не упоминая его сестру. — Я нахмурился. — Хотя я уже упоминал о ней. Линн, так её зовут. Звали. Симпатичная женщина. Красивые глаза. Красивые зелёные глаза. Конечно, Вы её знаете.
— Неужели?
— Конечно. — Теперь у меня были трудности с моими «с»; они всё время цеплялись за мои передние зубы, как завязанные в узел кусочки зубной нити. — Она была здесь в тот день, когда я пришёл к Вам. Когда это было? Впрочем, это не имеет значения. Мы встретили её, когда она выходила из… из…выхдиа…, из ба… из бассейна. — Я наклонился вперед чтобы поставить стакан на низкий стеклянный столик перед диваном, но просчитался и отпустил его раньше, когда оставалось ещё несколько дюймов, и он с резким треском приземлился на стекло.
— Знаете что, — сказал я, — мне кажется, я…
Затем мой голос, наконец, сдался. Я снова сполз на диван. Хэнсон казался очень далеко и высоко от меня и как-то подрагивал, как будто я тонул и смотрел на него из-под воды сквозь колышущуюся поверхность.
— С вами всё в порядке, мистер Марлоу? — спросил он голосом, который эхом отдался у меня в ушах. Он по-прежнему стоял, прислонившись спиной к столу и скрестив руки на груди. Я видел, что он улыбается.
С большим усилием я заставил свой голос снова заработать.
— Что ты подмешал в напиток?
— Что это? Вы, кажется, глотаете слова. Я-то думал, что Вы из тех, кто умеет держать себя в руках, мистер Марлоу. Похоже, я ошибся.
Я протянула руку в безумной попытке схватить его, но он был слишком далеко, и, кроме того, не думаю, что бы у моих пальцев хватило сил за что-то зацепиться. Внезапно я потерял над собой контроль почувствовал, что тяжело падаю на по, как мешок с зерном. Потом свет медленно погас.
Это был не первый раз в моей жизни, когда мне подсунули Микки Финна,[86] и, вероятно, не последний. Как и со всем остальным, вы учитесь справляться с этим или, по крайней мере, с последствиями. Как сейчас, например, когда я пришёл в себя и понял, что лучше не открывать глаза сразу. Во-первых, когда вы находитесь в таком состоянии, даже самый приглушенный луч дневного света может ударить вам в глаза, как брызги кислоты. С другой стороны, всегда лучше позволить тому, кто тебе это подсыпал, думать, что ты всё ещё в отключке — так ты получишь время, чтобы поразмышлять о ситуации и, возможно, обдумать свой следующий шаг, в то время как твоё тело приспосабливается к сложившимся обстоятельствам и окружению, в котором оно находится.
Первое, что я понял, я был связан. Я сидел на стуле с прямой спинкой и был привязан к нему верёвкой. Мои руки тоже были связаны за спиной. Я не шевелился, просто сидел, опустив подбородок на грудь и закрыв глаза. Воздух вокруг меня был тёплым, как шерсть, и мне казалось, что я слышу, как вода мягко плещется с глухим, гулким звуком. Был ли я в ванной? Нет, это место было больше. Потом я почувствовал запах хлорки. Значит, бассейн.
Голова у меня была словно набита ватой, а синяк на спине, который поставил мне Лопес, обрёл совершенно новую жизнь.
Рядом кто-то застонал. В стоне чувствовался хриплый звук, который сообщил мне, что стонущий испытывает большие страдания, возможно, даже умирает. На секунду мне показалось, что это я услышал себя. Затем в нескольких ярдах раздался голос:
— Дайте ему воды и приведите в чувство.
Я не узнал этот голос. Это был голос мужчины, немолодого. В нём была какая-то резкость. Кому бы он не принадлежал, его обладатель явно привык отдавать приказы и подчиняться им.
Затем послышались рвотные позывы, хриплый кашель и плеск воды о камень.
— Он почти готов, мистер К., — произнёс другой голос. Этот я, кажется, был знаком или, по крайней мере, я слышал его раньше. Произношение было знакомым, но не тон.
— Не позволь ему этого, — сказал первый голос. — Ему придется ещё немного заплатить, прежде чем мы его отпустим.
Наступила пауза, и я услышал приближающиеся шаги с резким, гулким стуком кожаных ботинок по тому, что должно было быть мраморным полом, он остановился передо мной.
— А с этим что? Он уже должен был очнуться.
Внезапно чья-то рука схватила меня за волосы и рывком приподняла голову, так что мои глаза распахнулись, как у куклы. Свет не слишком сильно ударил в меня, но в первые несколько секунд всё, что я смог видеть перед собой, было горящим белесым туманом с какими-то размытыми фигурами, движущимися в нём.
— Он очнулся, в порядке, — сказал первый голос. — Всё хорошо.
Туман начал рассеиваться. Я был в помещении с бассейном. Оно было большим и длинным, с высокой куполообразной стеклянной крышей, сквозь которую струился солнечный свет. Стены и пол были покрыты большими плитами белого с прожилками мрамора. Бассейн был футов пятьдесят длиной. Я не мог видеть, кто стоял позади меня, всё ещё держа мою голову за волосы. Передо мной, чуть в стороне, стоял Хэнсон, бледный и выглядевший больным, в светло-синем пиджаке и галстуке-шнурке с булавкой в виде бычьей головы.
Рядом с Хэнсоном стоял невысокий, коренастый пожилой человек, совершенно лысый, с заостренным черепом и густыми чёрными бровями, которые выглядели так, словно их нарисовали. На нём были коричневые сапоги до колен, блестевшие, как свежесорванные каштаны, саржевые брюки и чёрная рубашка с открытым воротом. На шее у него висел набор волчьих зубов, нанизанных на веревочку, и индейский амулет из какой-то кости с нарисованным посередине большим раскосым голубым глазом. В правой руке он держал малаккскую трость, которую англичане, кажется, называют «чванливой палкой». Он выглядел как уменьшенная версия Сесила Б. Демилля,[87] скрещенного с отставным дрессировщиком львов.
Теперь он подошёл и уставился на меня, наклонив набок лысую голову и слегка похлопывая себя по бедру бамбуковой палкой. Потом перестал, наклонился и приблизил своё лицо к моему, его жёсткие голубые глаза, казалось, заглядывали мне в самую душу.
— Я Уилберфорс Каннинг, — представился он.
Мне пришлось проделать некоторую работу по восстановлению функций моих губ и языка, прежде чем я смог снова заставить свой голос работать.
— Я догадался, — сказал я.
— Ага, догадался. — Хэнсон с тревогой вертелся у него за плечом, как будто боялся, что я могу освободиться от пут и наброситься на малыша. Да, для этого были все шансы. Если не принимать во внимание веревки, крепко удерживающие меня на стуле, то у меня было столько же сил, как у паршивого кота.
— Откуда у тебя это рана на щеке? — спросил Каннинг.
— Меня укусил комар.
— Комары не кусаются, они жалят.
— Ну, у этого были зубы.
Я покосился мимо Каннинга на бассейн. Голубая вода выглядела болезненно притягательной. Я представил, как плаваю по его прохладной шелковистой поверхности, умиротворенный и спокойный.
86
На слэнге Микки Финн (или просто Микки) — это напиток, смешанный с психоактивным препаратом или инкапаситирующим агентом (особенно хлоралгидратом), который даётся кому-нибудь без его ведома с намерением вывести его из строя.
87
Сесил Блаунт Демилль (англ. Cecil Blount DeMille, 1881–1959) — американский кинорежиссёр и продюсер, лауреат премии «Оскар» за картину «Величайшее шоу мира» в 1952 году.