Мелексима удивлено глянула на Батыя, и встретилась глазами с его черными. Теперь, без чувства празднества, Мелексима перестала казать самой себе окрыленной, и произошедшее в вечер Цаган Сар казалось ей недопустимым.
― Куда? ― спросила она, идя рядом с Батыем. Хан казался как всегда холодным и невозмутимым, Мелек не думала, что он ответит ей хоть что-то. Она до сих пор не знала, как он отнесся к ее выходке, и не знала: хочет узнать или нет. Возможно, ей будет жить спокойнее, не знай она всей правды.
― Еще одна традиция Цаган Сар, о который ты, возможно, не знала, ― ответил хан. Мелексима напрягался. Она стала судорожно перебирать все традиции и поверья, которые она слышала от родных. Ей рассказывали много, бабушка любила делать это, сидя вечером в окружении горящих свечей и расчесывая внучке волосы, пока девочка игралась с куклой.
Они проходят лагерь, и Батый останавливается перед небольшой поляной, тоже отведенную под конюшни. Мелексима не сразу понимает, почему ее привели сюда ― из-за количества белого снега приходить напрячь глаза, только тогда девушка понимает, что конюшни вовсе не пусты ― в них размещены десятки белых лошадей.
Мелексима была в восторге. Хотя, это слово мало могло описать настоящее ощущение девушки ― одно слово «восторг» было ничтожно мало по сравнению с тем, как много и ярко испытала Мелексима от одного созерцания этих сильных и красивых животных. Они всегда были ее слабостью, даже после того, как ее любимую лошадь убили, проявляя гуманность, девочка ― а после девушка ― не могла не восхищаться ими. Как они скакали по полю, позволяя ветру играться со своей гривой.
Они были символом свободы. Даже находясь в неволе, они рвались бежать, скакать, играться. Их можно было приручить, но свободолюбивую натуру лошадей сломать было невозможно. Мама также говорила про трехлетнюю малышку, когда та бегала и падала, а потом с яркой улыбкой рассказывала о своих приключениях. Для женщины Мелексима была похожа на маленького несмышлёного жеребенка, который пытается сам исследовать мир на своих тонких неокрепших ножках.
Если бы мама или бабушка были живы, они бы сказали, что Мелексима из непослушного жеребёнка стала гордой и красивой лошадью. Мелек грустно улыбнулась своим мыслям.
― Они очень красивые, ― сказала она, чтобы отвлечься от грустных мыслей о семье. ― Можно подойти ближе?
― Конечно, ― согласился хан. Мелексима легко двинулась к конюшни, хан практически бесшумно шел рядом с ней.
― На Цаган Сар хану дарят более ста тысяч славных и дорогих белых коней. Об этой традиции вы говорили?
― На большую армию нужно много коней, ― заметил хан. Мелексима кивнула. Некоторые лошади были привязаны к кольям, вбитым в землю. Привязь позволяли дойти до конюшни, где солома служила подстилкой, до кормушек рядом и немного побродить по снегу. Мелек прикинула, что не все подаренные лошади находятся здесь. Вероятно, их распределили в другое место в лагере.
Мелексима приблизилась к одной кобылице, рядом с которой резвился жеребенок. Он не был совсем уж маленьким, но явно меньше остальных своих сородичей, да и был он неугомонным ― если остальные животные предпочитали лежать или есть, то заинтересовавший Мелек конь скакал и прыгал настолько, насколько позволяли привязь. Случайно от задел кобылицу, и та фыркнула на него, слабо укусив в бок. Впрочем, коню это не показалось наказанием ― напротив, он воспринял это своеобразным приглашением к игре.
Мелексима тихо рассмеялась. Жеребенок, услышав интересный звук, переключил внимание на девушку и подошёл к ней. Немного настороженно, словно изучая ее своими черными глазами. Мелексима аккуратно протянула коню руку, и сделала шаг вперед ― привязь не позволял ему подойти ближе. Тот недоверчиво обнюхал руку.
― Здравствуй, ― сказала Мелексима. Она практически чувствовала прожигающий ее взгляд хана, но не стала заострять на этом внимание. Пусть смотрит, жалко что ли?
Конь сам по себе был небольшой, с прямыми плечами и грубоватой головой. Кое-где на светло-серой шеи были хорошо заметны рыжие пятна ― как и у всех серых лошадей, жеребята рождаются вороными или рыжими, потом линяют и становятся светло-серыми.
― Они такие красивые, ― снова повторила Мелексима, поглаживая молодого коня по шеи. Тот фыркнул, слегка склонив голову, утыкаясь носом в руку Мелек, словно выпрашивая сладость. ― Они такие свободные и гордые. Люди могут их оседлать, но ничто не выгонит ветер, который играет у них в сердце.
― Он нравится тебе? ― внезапно спрашивает Батый. Мелексима поворачивается к нему и кивает с легкой улыбкой, а потом снова повернулась назад к коню. ― Тогда он ― твой.
Мелек замирает от удивления, медленно оборачивается назад. Смотрит уже без привычной улыбки, читая в черных глаза Батыя уже знакомый ей вызов. Она окидывает его взглядом, словно выискивая малейшие признаки иронии или еще чего-нибудь. Конь тыкается мордой ей в лицо, требуя внимания.
― Правда? ― переспрашивает Мелексима. Сердце начинает стучаться немного лихорадочно. Так она нервничала, только в детстве, когда дедушка подарил ей ее первую лошадь ― ту самую, от Чингисхана. Сейчас такой подарок лично ей преподносил Великий Хан. Мелек не могла отрицать, что это было почетно, даже она, со своим сумасбродным и самовлюблённым характером понимала, какая честь ей оказана. ― Это очень… очень щедрый подарок.
― Я рад, что тебе нравится, ― сказал Бату, но по его лице Мелексима не могла сказать, что он испытывал хоть какие-то чувства. ― Субэдэй подберет сбрую, чтобы ты могла ездить на нем.
― Он выглядит еще жеребенком, ― протянула Мелексима. ― Сколько ему? Два года?
― Около того.
Мелексима вновь погладила коня по шеи. Внезапно стало очень страшно ―Батый говорил о верховой езде на лошади, оседлать которую можно будет только через год или два. Неужели он думает, что она сможет жить здесь так долго? Неужели, все так думают?
Но Мелексима справляется с собой. Она поворачивается к хану полностью и, присев в поклоне, с очаровательной улыбкой произносит:
― Для меня это великая честь, прекрасный подарок. Большое спасибо.
Батый подходит ближе. Протянув руку, он проводит пальцами по холодной бледной щеке. Мелек напоминает это тот вечер, когда они встретились впервые ― тогда Батый тоже изучал ее лицо. Холодные кольца обжигали кожу, Мелек смотрела на хана распахнутыми от удивления глазами. Она знала, что она бывает импульсивной, что она создание желаний, и тот вечер в праздник лишь доказал это. Но то, что Бату хотел прикоснуться к ней… Мелек это удивляло. Возможно, Буяннавч была права, и бесследно это не пройдет.
Мелексима делает то, что удивляет ее саму. Она кладет щеку на раскрытую ладонь, ластясь, как маленький испуганный зверек. Дикий зверек, с опаской верующий в то, что его больше не обидят и не сделают больно.
Расстояние между ними куда больше, если сравнивать с тем, когда Мелексима его поцеловала. Но девушка с тем же успехом ощущает напряжение, повисшее между ними. Казалось, что в кончиках пальцев, которые лежали на ее щек, собрано нечто, причиняющее ей боль. Но это ощущение было такое эфемерным, что черноглазая не стала на нем сосредотачиваться.
― Спасибо, ― говорит она, смотря на хана. Он кивает. Мелексима не знает, что скрывается за этим кивком: «рад, что смог тебя порадовать» или «все равно, понравилось или нет». С одинаковым успехом там могло скрываться и то, и другое. Батый медленно отводит руку. С неохотой, желая еще немного ощущать холодную кожу щек. Мелек поднимает голову. На ее лице под фальшивой улыбкой запрятано чувство обречённости.
― Занимайся конем, ― говорит хан. ― Теперь он твой.
Батый разворачивается и удаляется. Конь ― который, возможно, так же чувствовал напряжение между мужчиной и девушкой ― ткнулся мордой ей в спину, недовольно фыркнув. Мелексима обернулась на теперь уже свое животное и со вздохом потрепала его по еще короткой гриве.
Прошло почти три месяца с того момента, как Великий Хан подарил Мелек коня, и почти семь месяцев, как девушка жила в стане. За это время мало что изменилось ― разве что длина ее волос. Буяннавч была рада такому ― она могла проводить вечера, напевая тихую песенку на монгольском языке, переплетая волосы Мелек.