― Великий хан, ― обращается Субэдэй к Батыю, вышедшему из шатра. Взгляд хана дикий, яростный ―рязанцы проникли в их лагерь и устроили такой хаос, сжигая и уничтожая. Воины верили в то, что это сделали призраки и духи. В руках у полководца было очередное послание от руссов ― еще одна часть охранной грамоты. На другой стороне пергамента была сделана кривая надпись на русском.
Батый передал обрывок Хостоврула, который, как и Жаргал, не отходили далеко от хана. Ордынец пробежал глазами по написанному, сощурился, силясь разобрать почерк. На его лице проступила степень крайнего удивления, он озабоченно нахмурился.
― Что там? ― спросил Батый. Его голос подрагивал от ярости, отчего монголы невольно сжались. Субэдэй единственный мог совладать со своими чувствами, не шелохнувшись. И вес же темник понимал, что если новости будут плохими ― снег окрасит еще больше крови.
― Великий хан, ― говорит Хостоврул. Он не уверен в том, что стоит говорить подобное, но если он не переведёт написанное, то это сделает кто-то другой, и тогда ему будет хуже. ― Они говорят о Госпоже… Что они оставят ее около холма Медвежья голова и если мы хотим, то можем прийти и забрать Госпожу.
Хан не выглядел удивленным, на лице не дрогнул ни один мускул, но Субэдэй заметил, как в черных глазах мелькнула злость с крохотным проблеском надежды. Полководец посчитал своим долгом сказать:
― Это может быть ловушкой. Великий хан, они знают, что вы пошлете лучших воинов, чтобы вызволить Госпожу.
Батый думал об этом. Возможно, это была и ловушка, но что если нет? Мелексима могла доставить много неприятностей, и если ее до сих пор не убили, то просто отдать ее ― неплохой способ избавиться от лишнего груза. Кроме того, они могли таким образом надеяться на то, что хоть кто-то из них уйдет живым.
― Великий хан, позвольте сказать, ― сказал своим тихим, шипящим голосом Жаргал. ― Если есть хоть шанс вызволить вашу супругу… можно и рискнуть.
― Можно прийти на это место заранее, ― предположил Хостоврул, но не успел закончить мысль. Пролетел еще один горящий камень и ударил в нескольких метрах от говорящих. Монголы подняли голову, чтобы оценить ущерб, как внезапно раздалось ржание. Взрывом откинуло не только людей, но и коня ― среднего размера,
― Это… конь Госпожи? ― спрашивает Жаргал неуверенно. Батый надеется, что монгол ошибся. Он подходит к лежащему на снегу животному.
Светло-серая шерсть окрасилась кровью, ноги коня были явно переломаны и как он сам был еще жив ― удивительно. Бату рад бы сказать, что это не любимец его супруги, но видимо, это все-таки был Хулан: Мелексима как-то заметила, что ей нравится вплетать ему в гриву ярко-синею ленту. На вопрос хана «Зачем?», Мелек смеясь ответила, что хочет выделить своего любимца среди прочих коней. Батый не стал останавливать жену. И сейчас в гриве лежавшего под ногами коня, Бату разглядел эту проклятую ленту.
Звери не понимают, что служит причиной боли и что с ним происходит. Хулан дернулся, пытаясь подняться, но его ноги были переломаны ударом, поэтому у него не получилось. Конь заржал. Он увидел Батый и притих, смотря на хана черными глазами.
― Великий хан? ― вопросительно позвал Хостоврул. Жаргал смотрел на коня с сожалением: зверь был сильным и красивым, госпожа Мелексима его очень любила. Если когда она вернется, то будет весьма расстроена его смертью. А в том, что конь жить не будет, сомневаться не приходилось ― даже если у лошади ломается одна нога, ее убивают из-за милосердия к ней. У Хулана были сломаны все ноги.
― Убейте его, ― приказывает Батый. ― Быстро, одним ударом. И закопайте где-нибудь. Ни на мясо, ни на шкуру ― просто закопайте.
Монголы поспешно кивают. Субэдэй извлекает саблю из ножен.
Хостоврул и Жаргал видят, в какой ярости находится хан. Смерть любимой лошади супруги явно не поднимают настроение. Кроме того, лекари говорили о том, что Буяннавч плоха и не доживёт до утра. Если Батыю было на это почти что все равно, то Жаргал представлял, как будет плакать Мелексима. Она была очень близка с шаманкой, всегда прислушивалась к ней и уважала.
То, что приводят лазутчика становится поводом выпустить злость, сорваться на руссе. Батый снова смотрит на записку, потому на уже мертвого коня и буквально шипит:
― Пусть страдает больше, чем конь, ― после чего стремительно исчезает, на ходу оседлав другого скакуна. Жаргал, испытывая от этого настоящее удовольствие, медленно наклоняется к лазутчику и шепотом, растягивая шипящую, говорит:
― Страшно?
Когда выносят только одно из множества орудий пыток, Жаргал чувствует мрачное удовлетворение. Сейчас русс поплатится за все, что рязанцы сделали, за Госпожу. Жизнь того же коня была куда важнее, чем этого отребья, поэтому на пытки монгол не скупается.
***
Мелексима смотрит на протянутую Евпатием кружку и снова отворачивается. Девушка кривит губы в холодной усмешке.
― Я не буду это пить.
― Это не отрава, ― терпеливо повторяет Коловрат.
― Откуда мне знать? ― с вызовом произносит Мелек, даже не смотря на десятника. ― Хотите убить меня, найдите другой способ. Глотку мне перережьте. Но не таким трусливым способом.
Коловрат напоминает себе о том, что Мелексима умирать на самом деле не хочет, просто ведет себя куда смелее.
― Хотели бы убить, сделала это по—другому, ― сказал мужчина. ― Это специальный отвар, ты побудешь в лихорадке пару дней, чтобы не могла выдать Батыю наш план.
Мелексима смотрит сначала на протянутый напиток, потом на Коловрата и снова устремляет взгляд в лесную чащу. Евпатий сразу понял, что убедить выпить это девушку будет непросто, но и давать ей это исподтишка не хотелось. Однако Мелек оказалась куда упрямее, чем ожидалось.
― С чего мне тебе верить? ― тихо усмехнувшись, спросила Мелек.
― Мелексима, ― начала Коловрат, но тут же замолчал. Он не знал, как еще убедить ее в том, что так будет лучше. ― Это не отрава, ни ты, ни твое дитя не пострадает, ― Мелексима снова посмотрела на отвар, и Евпатию могло только показать, но в черных глазах блеснули слезы.
Мелексима хотела домой. Прекратить весь этот кошмар и снова оказаться там, где все понятно и просто. Где из нее не смогут сделать обменный товар, жертву, где ее точно не убьют. Она хотела быть в безопасности, чтобы задумываться не о том, как спасти себя и ребенка. То, что у нее все еще не было выкидыша она считала милостью Великого Тенгри, не меньше.
Девушка протянула руку и взяла предложенный отвар. С сомнением посмотрев на плескающуюся в кружке жидкость, девушка силилась принять одно из самых непростых решений. Она не могла на слово верить Евпатию, даже если и не сомневалась в его честности. Он не был жестоким или хладнокровным, не был двуличным, но он был руссом, а она ― женой хана. Родились они по разные стороны или нет, но сейчас смерть одного ― жизнь другого. Коловрату не суждено пережить этой зимы, а Мелексима вернется домой целой и невредимой.
― Я останусь там и буду ждать, пока тебя не заберут, ― сказал десятник. ― Схоронюсь где-нибудь на дереве, и если монголы не придут, мы что-нибудь придумаем. Отдадим какой-нибудь семье в деревне, скажем, что не можем таскать тебя с собой. А как тебя вылечат ― вернешься в Орду…
― Ты хороший, ― внезапно перебивает Мелексима и смотрит на десятника. Впервые в ее глазах нет злости или презрения. Карие глаза смотрят мягко, словно теплее. ― Правда, хороший. Если бы жизнь сложилась по-другому, могли бы стать друзьями.
Евпатий улыбается, и Мелексима выпивает все, что дали. К утру у нее поднимается температура, и Захар утверждает, что действие отвара закончится через два или три дня. Коловрат ― а с ним еще и Каркун с несколькими воинами ― относят Мелек на названное ранее монголам место и оставляют ее на снегу, предварительно положив на землю несколько меховых накидок. Руссы выбирают места, чтобы затаиться в том случае, если монголы решат драться.
Ордынцы появляются раньше. Один из них был знаком ― тот, что переводил Батыю их разговор еще в шатре. Он спускается с лошади буквально на ходу и спешит к своей госпоже. Аккуратно разматывает тот кокон, в который была закутана Мелек, в избежание обморожения. Резко выкрикивает что-то на своем языке, и к нему спешит старец. Шаман, вероятно. Тот бегло осматривает девушку и что-то отвечает. Хостоврул ― а это был именно он ― бережно подхватывает Мелек на руки. Несколько монголов остаются, осматривая поляну, видимо, ожидая руссов.