― Разве быть женщиной хана не почтено? ― возразила Буяннавч. ― Подумай обо всем спокойно, Мелек. Если ты хочешь остаться…
― Кто сказал, что хочу? ― резко спросила черноволосая. ― Я здесь, пока я этого хочу. В любой момент я могу попросить хана отпустить меня, и по завету своего деда, он не станет меня сдерживать.
― Мелек! ― прикрикнула Буяннавч. Она боялась, как бы эти разговоры не дошли до ушей Бат-хана. Тогда он может прийти в ярость и наказать непокорную девчонку. Однако Мелексима разошлась не на шутку.
― Почетно, говоришь? ― Мелек горько усмехнулась. ― Всю свою жизнь, я жила в идеальном мире, там, где меня любили. Я видела, как мой дедушка любил мою бабушку. И она была у него одна. И других женщин не было. И когда он умер сразу после нее, я поклялась себе, что не выйду замуж, коли не почувствую такой сильной любви. И уж точно становление наложницы сюда не вписываются!
Буяннавч тяжело вздохнула. В отличие от других девушек, Мелексима не искала любовь хана, она лишь принимала то, что давало ей особое положение. Слова о замужестве и большой любви не были временным капризом или упрямством, Мелек искренне верила в то, что такая любовь возможна. И всеми силами хотела ее найти.
― Ты как маленький ребенок, ― внезапно ласково произнесла женщина. Мелек нахмурилась, и собиралась что-то возразить, однако шаманка подняла руку, и Мелек замолчала. ― Я понимаю твое желание любить и быть любимой. Ты молода, твои желания понятны и просты. Но подумай вот о чем: ты умная, красивая и волевая женщина. Если ты будешь с ханом, то получишь власть и силу, о которой даже не мечтала. Ты станешь великой женщиной при великом мужчине. А любовь… любая, даже самая сильная со временем пройдет. Забудь о своих детских капризах и живи тем, чем богата.
Мелексима приблизилась и присела, смотря в глаза шаманки. Пристально, не отводя взгляд черных глаз. Буяннавч почувствовала, как вокруг них скапливается та энергия, что Мелексима всегда держала в себе, как она ширится, выходя из девушки.
― Если я и стану женщиной хана, ― медленно, с какой-то тихой злостью, произнесла Мелексима; на ее губах змеилась усмешка. ― То буду только я. Других девушек не будет. И стану я не наложницей, а женой.
Шаманка невольно содрогнулась. Мелексима, раз сказала, от своего не оступиться. Эта была та женщина, о которой она сделала предсказания месяцами ранее ― Буяннавч поняла это, как только Мелек вошла в ее шатер. Мелек была сильной и волевой, такой дай меч ― она всех врагов положит. Да и кроме того ― единственная и горячо любимая внучка Ганбаатара, ей давали все самое лучшее, и Мелексима вполне обоснованно хотела получать все, что ей требуется. Ирония в том, что при ее настрое и энергетики по-другому быть просто не могло.
― Посмотрим, как сложиться жизнь, Мелексима, ― произнесла шаманка. ― Только держи язык при себе с Великим ханом, хорошо?
Мелексима кивнула. Она несколько поуспокоилась, и теперь чувствовала себя несколько виновато за то, что сорвалась на Буяннавч. Девушка собиралась уже было извинится, как внезапно в юрту вошел Субэдэй. Он почтительно поклонился Буяннавч, и посмотрел на Мелек. В его взгляде уже не было столько неприязни, как в первое время, но было ясно, что он все еще относиться к ней с легким пренебрежением.
― Мелек, будь готова послезавтра, ― сказал он.
― К чему? ― нахмурилась девушка.
― Хан решил, что ты поедешь к могиле Ганбаатара послезавтра, ― сказал полководец. ― Великий хан принял решение сопровождать тебя.
***
Лошадям идти было тяжело, длинные ноги вязли в размытой таявшим снегом земле, поэтому добираться до могилы, которая была относительно недалеко, пришлось дольше. Мелексима была несколько недовольно тем, что Батый отправился с ней, и это даже немного задевало девушку ― неужели ей не доверяют и думают, что она сбежит. Мелек ― пока ― не видела причин покидать орду, где с ней вполне хорошо обращались. Ситуация могла быть другой, будь у нее семья ― Мелек было бы интересно, что случилось бы, будь жив ее дедушка.
Лошадь, которая везла её, убрана шёлковыми позолоченными покровами. Мелексима несколько удивилась, когда Батый поехал верхом ― девушка воображала, что хан ездит только в паланкине. Но нет, Батый вполне спокойно и уверенно ехал на лошади, с Мелек практически не разговаривая. Сама Мелексима была раздосадована таким поворотом событий, но, внемля совету Буяннавч, не показывала своего недовольства. Кроме того, тишина на нее несколько давила.
― Ты слишком напряжена, ― внезапно сказал Батый, и Мелек непонимающе на него глянула. ― Держи спину прямо, но немного расслабься сама. Иначе лошадь чувствует твое напряжение.
Мелек усмехнулась, но попыталась сделать так, как сказал Батый. Держать спину прямо для нее было не сложно ― бабушка, на которую было возложено воспитание трехгодовалой девочки после смерти матери, учила ее быть величественной и статной. Но конь ― крупное животное, которое может намеренно или нет причинить ущерб здоровью, и Мелексима не могла быть расслабленной, сидя на нем верхом, даже частично.
― Разве Ганбаатар не учил тебя ездить? ― спросил Бату. Мелек улыбнулась воспоминанию о дедушке.
― Вообще-то, учил, ― сказала она. ― Но у меня было очень мало практики. Кроме того, моя любимая лошадь сломала себе ноги, ― Мелек грустно улыбнулась. ― Я хотела попрактиковаться сама, дедушка пустил лошадь рысью, и я поехала по лесу. Было сыро, ее немного занесло, и она упала, я вылетела из седла. Она сломала ногу и когда пришел дедушка, то отправил меня домой. Лишь потом я узнала, что лошади отрубили голову, чтобы она не мучилась. С тех пор я езжу верхом очень мало.
Батый глянул на поникшую, и немного отрешенную девушку. С усмешкой отметил, что она приняла именно ту позу, в которой ехать верхом лучше всего. Спина оставалась прямой, но по тому, как руки перестали сжимать поводья до белых костяшек, Бату мог сказать, что она немного расслабилась.
Мелексима хотела заговорить о том, что сказала та девушка. Хоть как-то дать понять, что она не будет простой наложницей, что она ― не одна из многих. Внучка великого воина ― она особенная, черт возьми. Но Батый внезапно задал другой вопрос:
― Какой была твоя лошадь?
Мелексима удивленно глянула на хана, а потом улыбнулась:
― Очень красивой, ― сказала она. ― Эта лошадь была сильной и благородной, верной мне до конца. Я помню, что ее привел Чингисхан, а жеребенок мне так понравился, что дедушка разрешил мне забрать ее себе. Он учил меня управляться с лошадью. Он любил повторять, что хорошие лошади никогда не бывают плохой масти, ― Мелек засмеялась от теплых воспоминаний. ― Она была буланой масти лошадей, имела желто-золотую окраску, а ноги, хвост и грива – черные. У нее был сложный характер, никого кроме меня она почти не слушала.
Мелек начала увядать уже после смерти бабушки. Никого другого у нее не было ― отца она даже не помнила, воспоминание о матери ― ее белое платье, в котором она танцевала на Цаган Сара, держа маленькую дочь на ручках. Мелексима помнила этот образ. Потом, мать умерла от тоски ― несмотря на то, что отца и его любовницу она убила за измену, она слишком сильно его любила, и просто не пережила. Ганбаатар никогда не говорил этого внучке, но Мелек знала, что он считает дочь слабой. Воспитанием девушки занимались бабушка и дедушка ― монголы по праву рождения, больше половины жизни находившееся в стане.
Мелексима отличалась тем, что знала другую жизнь ― со стороны русичей. По крови она считала себя монголкой, да и воспитана была в соответствие с религией и традициями, но одна ее часть рвалась к русским традициям и людям. Хотя, Мелек никогда не принимали ― она была внучкой война, который положил не один десяток русских. Поэтому, Мелексима была необычайно рада, что смогла оказаться в той жизни, которая была у ее бабушки и дедушки.
Сейчас она размышляла о том, как бы сложилась ее жизнь, не уйди Ганбаатар из стана.
Почти у самой могилы Мелек остановила лошадь и ловко соскочила с нее.
― Я не буду тебе мешать, ― пообещал Батый, тоже оказываясь на земле. ― Молись, сколько считаешь нужным.