В этот день дарят великому хану более ста тысяч славных и дорогих белых коней. А когда великий государь пересмотрит все дары, расставляются столы, и все садятся за них. После обеда приходят фокусники и потешают двор; когда все это кончится, идут возвращаются к себе в шатры.
***
«Дедушка, молюсь тебе в этот светлый праздник. Не оставь меня без твоей защиты, обрати на меня свой пристальный взор и убереги от напасти».
Когда Мелексима и Буяннавч появились в шатре, все притихли. Музыка по-прежнему играла, кое-кто по-прежнему говорил, но теперь предметом обсуждения был не Цаган Сар, а девушка в белом. Мелексима не находила в себе сил поднять глаза от устланного коврами пола, но когда они с Буяннавч остановились около возвышения Батыя, Мелек рефлекторно выпрямилась и расправила плечи.
― Великий хан, ― громко и почтительно произнесла шаманка. Отчего-то именно после этих слов музыка вновь заиграла громче, люди вернулись к разговорам и Мелек почувствовала, как ее отпускают невидимые тиски. Взгляды, прикованные к ней, не исчезли полностью, однако стали не такими пристальными. ― Пусть год будет счастливым, полон новых побед и свершений. Да начнется с Цаган Сар новые завоевания и удачи!
Хан кивнул, принимая поздравления. Буяннавч отошла в сторону, и на ее место встала Мелексима. Она поклонилась, чувствуя пристальный взгляд сидящего перед ней мужчины.
― Да будет Цаган Сар счастливым для вас, Великий хан. Пошлет вам Великий Тенгри здоровья и побед.
― И тебя с праздником, Мелексима.
Черноглазая, не удержавшись, подняла взгляд, посмотрев на Батыя. Хан выглядел как никогда величественно и прекрасно. Бат-хан одевался изысканно, утонченно, и только смотря ему в глаза можно было понять, какая сила скрывается за внешней обманчивой слабостью и некой женственности. Мелексима не удержалась и улыбнулся Батыю. Поклонившись, они с Буяннавч удалились за стол.
Мелек было неуютно присутствовать на празднике. По началу. За каждым ее движением, казалось, наблюдали, из-за чего Мелексима держалась через чур гордо. Буяннавч, заметив напряженность черноглазой, ободряюще сжала морщинистой, но сильной рукой ее плечо.
― Будь спокойна, Мелексима, ― сказала она. ― Это ― священный праздник. Никто не посмеет оскорбить или обидеть тебя.
После этих слов стало немного легче. Мелек осмотрелась вокруг. В основном это были мужчины ― войны, советники, рядом с ней было несколько шаманов. Но изредка ей на глаза попадались женщины; все монголки были старше нее, возможно, это были жены воинов. Кое-кто из молодых девушек занимался тем, что подливали напитки и разносили кушанья. Некоторые из них танцевали, но по большому счету на них обращали внимания ― все были заняты веселыми разговорами и самим празднеством. Мелек
Под такт музыке Мелексима начала слегка покачиваться, прищелкивая пальцами. Буяннавч ободряюще ей улыбалась. Широкая улыбка осветила красивое лицо черноволосой, она явно взбодрилась. Хотя на праздник у нее было одно дело. Она наклонилась к шаманке и тихо спросила:
― Я могу выйти?
― Зачем это?
― Мне надо сжечь берегиню, ― пояснила Мелек. ― Хочу сделать это без лишних глаз.
Буяннавч понимающе кивнула, но с сомнением посмотрела на Батыя. Мелек тоже перевела взгляд на хана и столкнулась с его черными, жгучими глазами. Черные глаза Батыя напоминали бездну, наполненную горячим углем, который может вспыхнуть в любой момент; ее черные глаза были похожую на сырую землю, которая может успокоить этот огонь.
Батый словно изучал ее, а потом ― отвернулся. В его взгляде, направленный на танцующих девушек, не было ни капли интереса. Мелек, она сама не поняла почему, это польстило.
― Спроси разрешения хана, ― посоветовала Буяннавч. ― Если ты уйдешь без разрешения, это будет неуважением.
Мелек понимающе кивнула. Она поднялась и, придерживая полы платья, сделала пару шагов по направлению к хану, как внезапно перед ней возник монгол с выбеленным лицом. Она не знала его имени, но он был в тот день, когда хан узнал, что Мелек ― внучка Ганбаатара. Он вечно ходил с раскрашенным в белом лицо, был невысокого роста, говорил тихо и угрожающе.
― Мелексима, ― протянул он с уважением. Мелек склонила голову в приветствии. ― Не сочтете ли вы грубой нашу просьбу станцевать нам на этом празднике? Окажите нам честь.
Мелек удивилась такой просьбе. Конечно, танцевать она немного умела, да и сидя на месте ей хотелось влиться в этот круговорот. Однако она сама считала, что для знатной женщины это ― недопустимо. Но если ее саму просят…
Мелексима глянула за спину монгола, на Батыя. Тот смотрел на нее с интересом, и в его глазах черноглазая уловила сомнения и даже вызов. Неужели он думает, что она откажется танцевать, испугается? Мелексима усмехнулась.
― Буду рада, ― ответила она с улыбкой. Монгол кивнул.
Танец ― поэма, в ней каждое движение ― слово. Казалось, теперь на Мелек смотрели все ― даже гордый и жестокий Субэдэй посмотрел на внучку великого воина. Но лучше всех ощущался всех взгляд Батыя. Мелексима посмотрела на него, и теперь вызов читался в ее глазах. Удача танцует лишь с теми, кто приглашает её на танец.
Другие девушки глянули на нее с завистью, но несколько смотрели с искренним интересным. Каждая хотела выделиться в своём танце, обратить на себя внимание, но только одной это удалось. Мелек была не права ― не каждая хотела добиться внимания хана, и именно они относились к черноглазой лучше.
Когда заиграла музыка, Мелексима прикрыла глаза, а когда вновь распахнула ― видела только Батыя. Великого хана, который смотрел на нее. И тогда девушка поняла, для кого она должна танцевать. Она танцевала душой; не красотой своего тела и не изящными движениями она привлекла внимание хана, а своим манящим взглядом, который заменял прелесть танца и его мастерство всех вместе взятых танцовщиц. Батый видел только эту девушку.
Освещенные ярким пламенем покои, музыка и хан, восседающий на своём пьедестале. Все это нервировало девушек, но не ее. Мелексима по жизни была бунтаркой, она никогда ничего не боялась, и сейчас она танцует, как ангел, сошедший с небес ― ведь и имя ее таково.
Девушки изящно опустились на пол, оставляя возможность юной черноглазой красавице станцевать на этом празднике. Заиграла ритмичная мелодия, и Мелексима в ней растворилась… Рука туда, вторая туда, изгиб тела и борьба глаз с глазами Батыя… На лице заиграла улыбка, наглая и зазывающая. Хан смотрел на танец и на черноволосую девушку, чувствуя, как весь мир растворяется, оставляя лишь её.
Она двигалась плавно, изящно, словно сливаясь с музыкой. Украшения сопровождали ее движения тихим звоном, а несколько локонов выбилось из общей прически. Но Мелексима не стала из-за этого видеть хуже ― это лишь придало ей особый шарм.
Когда замолчала музыка Мелексима замерла, сидя на ковре. На несколько секунд воцарилась тишина, а потом монголы закричали и захлопали в ладоши. Мелек кинула взгляд на монгольских женщин, те улыбались ей, ободряюще кивая. И лишь потом она подняла взгляд на хана. Он не улыбался, но на его лице что-то неуловимо разгладилось, и в глазах сверкало ― девушка приняла это за одобрение. Она широко улыбнулась и тоже захохотала, но в общем гаме этот звук потонул.
― С вашего позволения? ― спросила Мелексима. Батый непонимающе кивнул, и девушка лёгким белым перышком вышла из шатра.
Практически у самого порога она столкнулась с Хостоврулом. Он поклонился девушке.
― С праздником, ― произнёс он. Мелек кивнула.
― И тебя, Хостоврул, ― на глянула на монгола с внезапной идей и хитро прищурилась. ― Послушай, может, ты окажешь мне одну небольшую услугу? Это быстро надолго я тебя не задержу.
Через минут десять рядом с рекой горел небольшой костерок, который Хостоврул быстро и ловко соорудил для девушки. Мелек присела перед ним смотря на играющее пламя. Она отошла от лагеря, примерно к тому месту, где жили невольницы ― но сегодня они все были заняты на празднике, поэтом Мелексима находилась в относительной тишине. Для тех, кто не был приглашен в шатер на хана на Цаган Сар, поставили отдельные большие шатры, и воины праздновали там. С не меньшим раздольем ― Мелексима слышала их монгольские песни даже здесь.