Фрида плачет так часто, что лицо ее стали украшать две неспадающие припухлости. Два аккуратных мешочка под глазами, хранящие слезы, готовые пролиться в любую минуту от злобы. И порой она плачет в тишине – течет спокойная речка, забирает цвет из ее черных глаз. Порой она плачет с криками, стонами, на филармонической кульминации добавляются ноты страдания и горечи. Целая гамма чувств. Она плачет сопрано и баритоном. «Никогда не верь хромающей собаке и плачущей девушке», – говорил в шутку ее друг Чон Ли. И она, Фрида, как раз объединила в себе это: и плачет, и хромает. Фрида, что не может больше хромать, ведь она вернулась в исходную точку, в положение прямой линии, без движений, горизонтальное, в спокойную гладь.
К тому же ее покинул Алехандро. Будто след дежавю. Больше она ему не нужна. Не нужна ему невеста, не нужно ему кругосветное путешествие с Фридой. Когда-то она предложила ему поехать к гринго[24] в Америку, только вдвоем, но это было тогда. До катастрофы. Но разве Алехандро стал жертвой катастрофы – он, у которого ни царапинки, он, который никак не пострадал? Жертвой стала она, и ей по крайней мере досталось хотя бы оно – мучение! Фрида хотела поехать в Индию, Китай, Египет. Хотела путешествовать всю жизнь. И на теплоходах, и на самолетах, и на воздушных шарах. Но ничего не поделаешь, придется сплавиться по реке слез на кровати с балдахином. Придется бродить с изуродованными ребрами и на больных ногах. Фрида не нужна Алехандро, потому что за те месяцы, пока шла на поправку, она отвратительно себя вела. Да, целовала других, да, давала себя потрогать то тут, то там; да, не поспоришь, тихим шепотом она признавалась в чувствах – но что с того? Да, в ней кипит жизнь. Но Алехандро – как же он? Она хотела бы поселиться в его кармашке, в самом низу, стать совсем крохотной и сидеть в его тепле, вдыхать воздух лишь через складки его рубашки, служить только ему, выполнять его прихоти, никогда с ним не расставаться, как клещ, как фея, быть для него, быть им. Она не может жить, оставаясь просто Фридой, она должна быть чьей-то Фридой, чьей-то Фридочкой. И вот теперь она не особенная, о ней ходит дурная молва, за спиной ее обсуждают: она легкомысленная, она неверная. Фрида перецеловала многих – и что с того! – ей восемнадцать, иногда можно и поделиться мимолетным поцелуем, как сладким пирожком, это так естественно, оно никак не связано с любовью. «Девочки так не поступают, а если и поступают, то считай их пропавшими», – объяснял он ей. Но она не девочка, она Фрида, с грудью и усами, такими же, как у Эмилиано Сапаты[25]. Ко всему прочему, Алехандро тоже проводит время, лаская других, она знает. Он этого и не скрывает. Рассказывает ей. Ведь они безумно красивые. «Красивее, чем Фрида», – догадывается она. Голова ее как глиняный горшок, и брови густые. Она была готова к разочарованиям с той самой секунды, как высунула между ног матери свою головку, всю в крови и полную тревожных настроений. Фрида снова дает ему клятвы, она даже готова полюбить его пассии, она согласна на все! Ведь одна сторона настоящей любви – это хотя бы быть любимым. Ведь так? Оставаться одной для нее – хуже смерти.
И если придется бросать в лицо упреки, то хотелось бы заметить, что она, Фрида, не затаила на него обиду за дезертирство: после Аварии она была парализована и все те дни умоляла его прийти. Теперь любимый бросает ее второй раз, из-за ревности; и он, Алехандро, уж точно не будет с легкостью плясать с другими после этого разговора у кровати с балдахином.
Эта громоздкая кровать из цельного дерева стала ее домом, ее клеткой. Фрида умоляла, чтобы ложе украсили, и тогда мать увешала его по периметру фотографиями, лентами, открытками с изображением распахнутых окон и леса, а сестра Кристина, чтобы развеселить ее, нарисовала странных человечков и приколола их на столбы. Что ни день, то появляется рисунок: Фриде стоило только повернуть голову направо, потом налево – и на мгновение она могла увидеть что-то другое, не этот деревянный потолок и не балдахин, который все больше и больше напоминал ей крышку гроба. Она смотрит на опускающийся сверху полог и всеми силами пытается заметить что-то большее, увидеть то, что за ним, рассмотреть невидимое, новое обресть, забыть о телесной боли и разбитом сердце.
Маленькой девочкой Фрида проводила тайный обряд. Сидя в своей комнате, она дула на оконное стекло и, когда оно запотевало, пальцем рисовала дверь, представляла, как входит в эту дверь, расположенную на другой стороне улицы – в том месте, где молочный магазин «Пинсон»; как ныряет в букву «о» и выходит в центре земли – там ее поджидала воображаемая подружка. Эта подружка была невероятной, она летала быстрее колибри. Фрида делилась с ней переживаниями. Возвращаясь, она снова пересекала букву «о» из вывески «Пинсон» и выходила через нарисованную на стекле дверь. Потом второпях все стирала. Такая радостная, она не в силах была устоять на месте, неслась до огромного кедра, что раскинул ветви в самом центре патио, внутреннего дворика семейного дома (la Casa azul[26] – на тот момент он не был еще выкрашен в синий); и, думая о своем большом секрете, Фрида смеялась, ее переполняли чувства после встречи с другой девочкой, с таким же, как у нее, лицом, и эта девочка никогда не впускала в ее жизнь одиночество.