Алый красный
Оформлением документов занималась только Фрида. Ей было плевать, замужем она или нет; просидев все детство на церковных лавках, Фрида объявила себя атеисткой, она не стала хранить себя для кого-то определенного, ей нравились разные люди, к браку, предвестнику скорой гибели, она относилась с настороженностью, как и ко всяким ограничениям, напоминающим о ее собственном мучении – гипсовом корсете, что сжимал многострадальную грудь.
Гордой или легкомысленной, ей не было плевать, замужем ли она за Диего Риверой.
Совсем наоборот.
Вот она и оформляет документы.
Как кто-то сказал, «Жизнь – это приключение, наполненное документами».
Значит, никакой мессы – с семейством Кало трудно было договориться на простую формальность. Не скрывая своего разочарования, Матильда не столько соблюдала обычаи, сколько просто окропляла след дочери святой водой, да и, в конце концов, величайший художник Мексики – звучит не так уж и плохо. Матильда давно оставила попытки контролировать свою третью дочь. Что касается Гильермо, то его терзали сомнения и переживания; в хромоножке он души не чаял, из всех дочек ближе ему считалась Фрида, хоть он и воспитывал ее – в отличие от остальных сестер – как мальчика, мальчиком она не была, совсем не была, и после надругательства над ней автобусом он мечтал спрятать эту разбитую жемчужину в безопасное, укромное место, но сомневался, будет ли Фрида в безопасности с Риверой.
Значит, никакого священного таинства, только поход в ратушу к мэру Койоакана; не стоит звать гостей и просить их аплодировать после данного согласия, о свадьбе никому не сообщили, свидетелями Фрида попросила побыть незнакомцев, пойманных на углу улицы: парикмахера, водителя и судью – хороша компания!
Но все-таки Гильермо Кало настоял на своем присутствии в мэрии: когда начали зачитывать статьи закона, он торжественно встал.
При виде белого свадебного платья Фрида фыркнула; преподнеся его, Матильда неловко попыталась показать свое одобрение (может, смирение), для нее это было последнее проявление нежности, если не дань традиции, в какой-то степени она причислила несносную Фриду к своему материнскому лону, к родословной. Платье, расшитое кружевом и украшенное тесемками, приталенное и с высоким воротом, было привезено из Европы, когда-то давным-давно Матильда надела его в церковь на свадьбу с Гильермо; оно выглядело безупречно, его хранили с таким же трепетом, что и урну с прахом: с любовью, грустью и страхом защищали от изнашивания и моли парочкой таинственных мазей, рецепты которых передавались заговорщическим шепотом от женщины к женщине.
Платье так и осталось висеть на вешалке, Фрида ничего не сказала, но, выходя из комнаты, взяла мать за руку и крепко сжала; они стояли одну секунду, две, три, но друг на друга так и не взглянули.
– Диего, моя дочь сущий дьявол. Можете похвастаться таким же характером? – спросил на ступеньках мэрии сеньор Кало у своего нового зятя.
– Похвастаться – нет. Но, Гильермо, я обещаю: над бездонной пучиной никогда не отпущу ее руки.
Гильермо слушает, как мэр выдает его дочь замуж, рассматривает ее со спины: одета в национальное платье женщин Теуантепека, зеленого цвета оттенка ночного моря, одолжила она его у домработницы-индианки, раньше он не видел, чтобы дочь так одевалась. В пучок волос вставлен цветок.
Несмотря на то что по природе своей отец Фриды сдержанный и робкий, он вдруг с удивительной уверенностью вскакивает с места и вскрикивает: «Господа, ведь мы не разыгрываем комедию?» И снова садится, будто стесняясь собственной выходки и не особо понимая, сострить ли решил, или это вырвалась из него метафизическая гнусность, словно из Гамлета, что задавался вопросом быть или не быть, – он так любит читать Шекспира, он так любит свою дочь.
Церемония подходит к концу.
Фрида поворачивается к отцу, глядя в лицо, вырывает из волос цветок, вставляет его в бутоньерку и делает странное заявление: