– Почему слава в Мексике ему не так важна, как слава в Штатах?
– Фрида, Мексику он уже покорил.
– И меня он тоже покорил, Кристи.
И вот две сестры, ставшие с годами более молчаливыми, сидят в саду отца и пьют кофе с корицей; жёны без мужей, они ищут тень под деревом, убежищем брошенных.
– Кофе слишком сладкий.
– Это ты настояла на корице.
– Я просто хотела напомнить тебе вкус Мексики.
Желто-песочный
У Диего роман с Кристиной.
У Кристины роман с Диего.
Фрида не знает, какой из двух вариантов выбрать.
Солнечно-желтый
В квартире полно народу, двери открыты семь дней в неделю! Приглашены все: одетые с иголочки щёголи и бедняки, ворчуны и поэты; чтобы Фрида впустила тебя, нужно всего лишь залпом осушить стакан. Выпей мескаль, и дверь откроется. Теперь, güey[91], ты часть семьи. Фрида пьет по-черному, пьет, чтобы смазать контуры. Она известна, ее все обожают, потому что она самая чокнутая; когда приходит ночь, в балагане такое веселье начинается, ей больше не больно. Нога, спина, влагалище, голова – отдаленные континенты ее тела, промокшие еще на заре. Ты хочешь, чтобы я была легкой, словно колибри, и ты прав, mi hermano[92], меня ничто не держит. А ты знаешь, что колибри не умеет ходить, что это единственная птица, которая летает задом наперед? Тебе неинтересно, и это нормально, ведь мы не знаем друг друга. Но все-таки ты мой гость. Я не могу ходить, но могу с тобой потанцевать, только дай текилы дерябну, и станет неважно, хочешь слетать туда-обратно, кряхча у меня между ног? Не стесняйся, мои ноги мертвы уже давно, пусть пот стекает на мой лоб, разбавит мои слезы, я посмотрю спектакль любви, ко всему прочему это еще и бесплатно. Стыд испытывают только те, кому есть что терять – согласен? Кто боится своего отражения; все прочее – литература. А свое отражение я протащила через сотню картин, я не вру себе, смотрящие на меня глаза – не знаю, мои ли они, голова идет кругом, когда начинаю думать об этом, когда представляю себе мозг, жидкое тесто, расположенное за этими глазами. Я пью, рыгаю, падаю, я не твоя кукла в расшитых юбках. Я тощий, чего-то вечно ожидающий скелет с длинными волосами. Присаживайся за стол, здесь у меня pulqueria для тех, кто не возвращается домой, для чокнутых, родившихся не на хорошей стороне луны. И луну я найду на дне стакана.
Ночи заканчиваются песнями, надорванным горлом и проклятиями соседей: «И что, cabrón[93]? – кричит она в окно. – Я чем-то мешаю? Иди сюда, я не боюсь, иди ко мне, hijo de la madre chingada[94]! К чему мне ноги, если у меня есть крылья и я могу летать?!»
«Но когда я улечу отсюда, когда конец? – думает она. – Если тяжело жить, по крайней мере есть надежда на смерть».
Но она может пасть.
Поможет ей черная этиловая дыра.
Фрида переехала в центр Мехико на проспект Повстанцев в дом номер 432, подальше от Сан-Анхеля, где живет Диего, и подальше от Койоакана, где живет Кристина. Проспект Повстанцев. Она бросила все или почти все дела, не взяла платья, расчески, ожерелья, сережки, безделушки, оставила свою живопись, картины, кисти, книги. Своих кукол, коробочки, глиняную посуду. Всю любимую мелочь. Она знает, что к вещам относится маниакально, невротически. Каждую безделушку Фрида наделяет душой, окутывает немоту историями. Словно ребенок свои игрушки.
Оставила даже любимые платья. Наряды жительниц перешейка Теуантепек, что Фрида ввела в свой гардероб и превратила во второй слой кожи. Она начала их носить после свадьбы. Поговаривают, что народ долины Оахака сохранил культуру матриархата, унаследованную от сапотеков. И Фриде это нравится. У этого народа главные в семье – женщины, они ведут дела, владеют рынками. Сильные и независимые женщины в безупречных платьях. Юбки всех возможных цветов: светло-зеленые, ярко-оранжевые, огненно-красные, приглушенно-черные – усыпаны разными цветками, внизу украшены белой пеной кружев; сверху – блузки, расшитые цветочным и геометрическим узором, huipiles разных размеров, иногда самые настоящие туники.
Фрида оставила их там, в Сан-Анхеле. Вместе с духами и супружеской преданностью.
Там же она оставила и волосы.
Длинную шевелюру, которую обожал Диего. Которую он любил трогать, нюхать, хватать, тянуть и гладить. И которую муж сильно тянет во время близости. Ей больно. Веревка, которую она укладывала для него в прическу, вплетала ленты и цветы. Фрида взяла ножницы, уверенно схватила прядь волос и обрезала. Раз, раз, раз, слезы, слезы, слезы, никакой больше Фриды Ривера. Три надреза – и нет ее.