Мысль о том, что у камней есть память, Фриде очень понравилась.
В школе как раз произошли изменения, и теперь поступить в нее могли как мальчики, так и девочки – ветер реформ Васконселоса дошел и до нее. В свои недра школа впервые впустила группку избранных в юбочках. Тридцать пять девочек, невозмутимо и храбро проникнув в толпу, состоящую из двух тысяч парней, собирались разжечь в некоторых пламя любви. Добавь хоть в какой цвет каплю белого – и оттенок уже не изменить, так же и с обучением: впусти несколько девочек в школу, полную мальчишек, – и расклад изменится навсегда. Фрида была первооткрывательницей. Увлеченная анатомией и биологией, которые изучала с самого детства с отцом, девушка мечтала стать врачом.
Подготовишка находилась далеко от ее дома, и наконец-то Фрида могла самостоятельно сесть в трамвай и поехать в город за пределы Койоакана – пригорода Мехико и за пределы Койо – всемогущей деревни с ее безграничными пастбищами, с ее pulquería[13], где мужчины напиваются pulque[14] и горланят военные песни, с ее индейцами, цветами, грунтовыми дорогами, местами, покрытыми галькой, c деревьями из vivero[15], с кактусами цвета зеленой бутылки, величественными nopales[16], домами и лачугами, со своими мессами, нашпигованными позолоченными скульптурами и шипастыми венцами на голове Христа, со своими улочками, исхоженными ею вдоль и поперек, с тетушками и пятью сестрами.
И даже небо ночной чистоты.
Фрида уезжала, оставив позади четыре стены родительского дома, каждый потаенный уголок которого был ей знаком – она могла нащупать их с закрытыми глазами, – так же хорошо мы знаем свои детские люльки и клетки.
И наконец, оставив позади отца, Гильермо Кало, немногословного фотографа. И мать, Матильду Кальдерон, пугливую лягушку, обитающую в чаше с освященной водой.
Вначале Фрида рассчитывала за счет своего экстравагантного поведения привнести в la prima искру, освежить загнившие школьные подмостки; как в Пасху сжигают чучело Иуды, так и она хотела задать жару всем чопорным задницам. В пятнадцать лет у нее со страшной силой чесались ладошки, в голове носились мятежные мысли, закрыв глаза, она с восторгом думала о завтрашнем дне. Как же ей быть со своим телом, полным дерзости? Как поступить с грудью, что сама по себе хвастливо выпирала, с бедрами, вырисовывающими арочные своды, и ногами, желающими пуститься наутек?
Бессмертное тело молодого солнца.
Для себя она давно решила: во всем нужно искать золотую середину, в этой жизни не стоит ничего воспринимать всерьез и оплакивать горькими слезами. И Фрида жила с душой нараспашку, ничего не стесняясь, как не стеснялась произносить грязные ругательства, запас которых с усердием пополняла, слушая бормотание уличных мальчишек и пьянчуг, что поднимали очередную кружку за здоровье всех упокоенных душ.
С согласием папы римского или без него, она выбрала свой незамысловатый путь в этой vida[17]. Мехико принадлежал ей. Тогда она не рисовала, ей даже в голову не приходило заниматься живописью.
Это было тогда, до Аварии.
Высвободившись из корсета, Фрида не вернулась в школу. Как можно хотеть стать врачом, когда покрываешься пылью на больничной койке?
Теперь Фриде двадцать один год; такая же красивая и шаткая, как Кафедральный собор, она с трудом доковыляла до Министерства образования. Пробираясь через вереницу квадратных дворов, украшенных внутренними садиками, и проходы, уставленные скульптурами, Фрида шла на голоса рабочих и подмастерьев, следовала на запахи сырой штукатурки и разбавителя краски – только так она могла найти того, кого искала.
– Сеньор Ривера!
Погруженный в дело с головой, Диего не ответил. Он работал наверху: осторожно наносил синюю краску на одежду скелета, что затерялся в маскараде в честь Дня мертвых. Краска королевского синего цвета. Размах строительных лесов колоссальный, художник исписал уже более тысячи квадратных метров поверхности стен. Невероятно! Она стоит рядом с самым известным человеком своей эпохи – с мексиканским Лениным!