А всем давно уже известно, что мужчина становится мужчиной, лишь когда женщина или государство признают его таковым. А это радостное событие происходит только в случаях позорной низменной покорности. И этому прекрасно обучают в армии – поклоняться авторитетам без лишних мыслей. Сначала государству, а затем уже и своей женщине.
Замкнутый круг рабства с вековой историей.
– Ты могла об этом сказать, – мрачно пробурчал я, похоже, уже в сотый раз.
– И что бы это изменило? – холодно спросила она.
– Все. Все! Понимаешь, все бы, блин, изменило! – резкие истеричные нотки в моем голосе выдавали крайнюю обеспокоенность обсуждаемым вопросом.
– Я просто хотела добиться своего, – отстраненно произнесла она. – А ты можешь на меня кричать, сколько хочешь.
– И буду кричать! Буду! – я нервно начал оглядываться по сторонам, опасаясь потревожить кого-то своим паршивым настроением.
Но вокруг нас было пусто – как в пустыне. И выжженная многодневными переживаниями пустыня раскинулась и в моей печальной душе. Даже на кончике языка я чувствовал неприятный фантомный привкус песка, а раскрасневшаяся шея постоянно чесалась. Мне надо было успокоиться, но я не мог понять, как это сделать. Оставалось лишь истерить, кричать и выплескивать скопившееся отчаяние наружу.
– Зачем ты меня обманула? – в который раз спросил я. – В этом нет вообще никакого смысла! Никакого!
– Потому что я хотела побыть с тобой. Хоть какое-то время. Пусть и с помощью обмана, – равнодушным голосом произнесла она.
– И чего? – я начал невольно задыхаться от возмущения. – Чего? На кой черт, я хочу спросить? Ты думаешь, что это может служить оправданием?
– Нет, – она слегка покачала головой. – Не может. Я и не хочу быть оправданной. Я делаю то, что делаю, потому что считаю, что так нужно.
– Да ну? – я с силой быстро ударил обеими ладонями по столу. – Нужно, говоришь? Знаешь, мне иногда… хочется тебя попросту избить. Так, чтобы ты не могла встать целый день напролет.
– Ну так сделай это, – она аккуратно промокнула губы салфеткой, пряча от меня глаза.
Я тяжело вздохнул. Истерика начала постепенно сходить на нет, заменяясь рациональным эскапическим рассуждением. Это когда типа здраво размышляешь обо всем на свете, обсасываешь ситуацию со всех сторон, лишь бы заглушить ту самую простую тупую боль в душе.
– Хорошо, – я в примиряющем жесте поднял руки. – Хорошо. Я просто… я просто хотел понять.
– А ты не поймешь. Тебе не нужно этого понимать, у тебя другая жизнь, – она посмотрела мне прямо в глаза с плохо скрытой укоризной.
– То есть ты признаешь, что ты меня попросту использовала? То, что сознательно скрыла свое замужество, обманула, сказала, что у тебя никого нет? – я стойко встретил ее взгляд.
Она еле слышно грустно вздохнула.
– Теперь я не понимаю, почему тебя это волнует. Я тебя в свои проблемы не вовлекала.
– О, действительно, как великодушно с твоей стороны! – сарказм в моем голосе превысил все допустимые пределы. – А то, что я участвовал в измене твоему супругу… нет, это совершенно не важно!
– А это важно? – непонимающе переспросила она. – Он никогда о тебе не узнает. Чего ты боишься?
– Я-то ничего не боюсь. Но я ночами не спал, думая о том, какую медвежью услугу оказал человеку, которого знать не знаю! Ты об этом думала вообще?
Она пожала плечами.
– Я вообще ни о чем не думала. Просто делала то, что хотела. А твои совестливые припадки мне совершенно не понятны. Ведь на твоем месте мог оказаться и другой. Это бы все равно произошло.
– Но это произошло со мной! Со мной!
– Вадим, ты просто эгоист. Самовлюбленный эгоист, который не может остановиться в нужный момент. Оставь уже эту тему.
– Я не хочу ничего оставлять, – пробурчал я в ответ. – А ты просто бессердечная сука и все.
Она снова равнодушно пожала плечами.
– Слышала. Ничего нового я от тебя все равно не узнаю. Все как всегда.
И она отгородилась от меня своими неотложными (выдуманными) делами в своем новомодном смартфоне, а я, усердно и гневно сопя, принялся доливать остатки чая в чайнике в свою чашку.
– Закажи новый, – она стрельнула в меня одним глазом и снова переключила внимание на телефон.
– Угу. Я-то думал, что ты уже уходить собираешься, раз ничего нового не услышишь, – обиженно сказал я.
– Да могу еще немного посидеть. Тебе все равно надо выговориться, а мне – принять на себя все обвинения этого мира.
– Ага. Только смысла обвинять тебя нет, если тебе на все пофигу. У тебя совесть какая-то кастрированная.