Искариоты синхронно подняли стволы и вдавили податливые курки. Затрещали затворы, сплевывая дымящиеся гильзы. Выбивая каменную пыль, пули вгрызались в стены и дробили скамьи, выстреливая в воздух фейерверки обугленных щепок.
По залу сверкали шесть серых молний. Исполинские волки, вдвое большие их обычных собратьев, скользили по полу, кружа вокруг добычи. Словно на охоте верфульфы пытались стянуть фанатиков узким кольцом. Те отстреливались, молниеносно меняя обоймы в магазинах.
Как бы ни были сильны лапы оборотней, они не могли справиться с инерцией, добавляя к ударной симфонии огнестрельного оружия тонкие, почти незаметные, шаркающие ноты. Волки носились по кругу, но с трудом сужали его. Их шерсть и когти не справлялись с начищенным, намытым паркетом. Одной балансировки хвостом не хватало, а постоянные прыжки и увороты от серебрянных пуль только усугубляли положение.
Один из "шифтеров", видимо самый слабый, не выдержал. Еще до того, как кольцо сомкнулось, он резко остановился, проскользив почти фут и, согнув задние лапы, кинулся в неистовом рывке.
Неестественно зеленые глаза сверкнули, вспыхнув на долю мгновения и тут же погасли. Короткая очередь нашла свою цель, так и не дав ей закончить смертельно — красивый, но короткий полет.
Убитый оборотень свалился бесформенной кучей. Пули прошлись по монструозному телу словно горячие ножи по маслу. Они срезали пласты кожи, обнажая белую кость и выдергивали куски мяса, окрашивая воздух каплями ярко — красной крови. Последняя же впилась прямо в череп, взрывая его, как удар битой взрывает переспелый арбуз.
Ручейки крови зазмеились вокруг ног и лап, отражая в себе лучи полной луны, дельфином ныряющей в черных облаках, затянувших ночное небо.
Замерли волки. Прекратили огонь гвардейцы.
На ноги поднялся пришедший в себя Джон.
С каким‑то потусторонним лязгом, больше напоминающим вой банши, Смит достал из кейса клинок. Обычный, ничем не приметный бастард, с расплющенной монетой вместо "яблока". И тем не менее волки завыли и отступили на пару шагов назад. Дум внезапно ощутил, как саван старушки смерти окутал его с ног до головы, пронизывая могильным холодом. Казалось сама смерть поселилась в лезвии древнего меча.
Леди гвардеец с красивыми, пышными волосами выцелила ближайшего "шифтера" и нажала на курок. Пуля, оставив за собой пороховое облачко, пробила парадные двери и со стороны улицы послышались отрывистые команды.
Девушка, конвульсивно дергаясь и с немой мольбой смотря на лидера группировки, медленно поднималась над полом. Из её груди, разорвав блузку и обнажив красивую кожу, опутанную тонкими нитями шрамов, торчали четыре огромных когтя.
Будто костяные сабли они нанизали её, а луп — гару, вставший во весь рост прямо в центре обороны фанатиков, не замечал веса. Его правая рука бугрилась мышцами и из оскаленной пасти вырвался полный ярости рык.
Еще четыре когтя прошли сквозь спину; леди кашлянула кровью и дернулась в последний раз. Алекс еще долго будет помнить её затуманенный, просящий взгляд и кровавую пену в уголках красивых губ. Мгновение и гигантский монстр делает легкое движение лапами — руками. Совсем как ребенок, распахивающий обътья улыбающейся матери.
Дум еле сдержал рвотный позыв, когда две половины разорванного тела упали на скамьи в разных концах зала.
— Смерть Змею! — завопил Смит, одним прыжком преодолевая разделявшее их с луп — гару пространство.
Клинок встретил когти, высекая бордовые и белые искры. Гримасса ненависти и желания отомстить встала напротив ощерившейся, безумной морды.
— Смерть Змею! — выкрикнули фанатики синхронно перезаряжая оружие.
Завыла стая, кидаясь прямо в гущу сражения. То, что десять секунд назад напоминало слаженный загон добычи, превратилось в кровавую баню.
Лапы, руки, морды, оружие, коги, стекленеющие глаза, пороховые облака и брызги крови — все это смешалось в безумном водовороте смертей. Дум смотрел на это, понимая, что должен ужаснуться, должен испытать хоть что‑то, кроме скручивающего живот отвращения, граничащего с брезгливым омерзением.
Когда волк запрыгнул на спину упавшего гвардейца и выгрыз позвоночник; когда его же самого нашпиговали серебром, превращая в мелкое сито; когда от крови и пороха в воздухе повисла черно — красная пелена. Когда пол из золотистого превратился в алый, а от запаха закружилась голова, Дум должен был почувствовать укор совести. Ведь это он все устроил, он спланировал эту резню.
Но что‑то внутри головы нашептывало "они бы и так друг друга переубивали, ты здесь ни при чем". И Алекс верил этому голосу, хоть и понимал, что его нельзя слушать, нельзя даже слышать. Потому что в нем звучали интонации чертового Балтаила.