Тихо, чтобы не напугать её, Грег сказал:
– Лиззи… Пожалуйста, убери револьвер. Во-первых, ты все не так поняла. А во-вторых, не стоит его наводить на того, кто по твоему мнению не совсем собирается жить. Становиться чьим-то палачом глупо.
Она бесцветным голосом, даже не выговаривая ему про неправильное обращение к ней, сказала:
– Это ты все не так понял. – она медленно стала наводить револьвер на себя. – У меня тоже было такое же утро, я тоже не знала, как мне жить. Но я выжила. Не передумаешь, не уберешь прочь револьвер – я тоже решу, что смысла выживать в то утро не было. Да, мелкий, женский шантаж, Грег.
Он выругался себе под нос, бросился к ней в резком броске, хватая за руки и уводя дуло вверх, в потолок. Несмотря на все доработки, модель так и не лишилась недостатка – иногда выстрел раздавался сам по себе, без взвода курка. Пуля полетела в потолок и тут же замерла в эфире как мошка, запутанная в паутине.
Грег снова повторил, не желая причинить боль Элизабет:
– Лиззи, отпусти револьвер. Прошу.
Его напряжение выдавала только бешено бьющаяся жилка на виске – он еще находился в эфирном истощении.
Она с вызовом в глазах сказала:
– А ты уберешь свой револьвер?
– Не могу, я его чищу. И еще… Никогда, прошу, не наводи револьвер на себя – эта модель ненадежна. Выстрел может произойти сам по себе.
Она обмякла в его руках и отпустила револьвер.
Грег откинул в сторону барабан и выбил на стол из камор шесть пуль.
– Ты играешь со смертью, Элизабет: никогда не заряжай револьвер полностью. Одна камора всегда должна быть пустой. Если выстрел случайно и произойдет – он будет холостым. – Он аккуратно положил питбуль на стол.
– Грег… – Элизабет внимательно осматривала его с ног до головы.
Он тут же вспомнил, что после душа так и не переоделся. Не было времени. Вот очень зря он не захотел тратить время на одевание! Тогда бы не стоял перед лерой в одних штанах и сорочке.
– Да, Лиззи? И прости, я называю тебя неправильно, осознаю и попытаюсь исправиться.
– Я прошла сегодня официальное опознание в Континентальном банке. Я теперь лера Элизабет Агнес Клер де Бернье, графиня Орикс. Отныне и навсегда… Я одна не пройду этот позор снова. Я сломаюсь… Я не смогу. Давай его пройдем вместе… Помоги мне, пожалуйста.
– Я лишь потоплю тебя. – его взгляд снова упал на экстренный выпуск газеты. Угораздило же… Видимо, кого-то он сильно допек. Небеса, и ведь вся вина лежит только на нем.
Элизабет проследила за его взглядом:
– Мои люди сейчас покупают редакцию «Искры». Уже вечером будет дано опровержение – репортеры использовали сфальсифицированные фиксограммы.
– А такие бывают?
Она грустно улыбнулась, беря газету в руки и принимаясь её рвать на мелкие клочки. Они летели во все стороны и тут же сгорали, не касаясь пола – Грег помог.
– Теперь бывают. И не смотри так недоверчиво – у меня было три года, три ненавистных года, чтобы понять, как должен был действовать мой отец, если бы я ему была дорога́. Не пригодилось мне, зато спасет Брока и тебя.
– О… Да… Брок… – он взъерошил свои волосы, вспоминая, что стоит неподобающе близко к лере.
– Ты меня даже не поблагодаришь за такое? – её взгляд был отрешенным, пустым, стылым – он своим поведением напомнил ей самый худший день в её жизни. Как она смогла выжить? Где нашла силы дышать и двигаться дальше? Как выстояла перед людским осуждением, ведь никого не было на её стороне. Сильная, несгибаемая лера… И никогда не будет его. «Не обломится!» – он еще помнил её слова.
– Элизабет, моя признательность к тебе не знает границ, – начал он и тут же замолчал, ловя её оживающий и теплеющий взгляд. Как нежный цветок, схваченный морозом, оживает в тепле, так и она расцветала на его глазах – даже щеки чуть покраснели, хотя они могли покраснеть и от его вида – глаза Элизабет задержались на расстегнутом вороте сорочки.
– Совсем?
Он глупо пояснил:
– Совсем.
– Тогда поцелуй меня и обними – у меня ноги подгибаются от страха. Я так перетрусила, я так испугалась… Я… Я не знала, как тебя остановить – ты же глупая птица кардинал, уверенная, что только смерть очистит твою честь…
Она краем глаза заметила так и висящую в воздухе пулю. Та тут же со стуком упала на пол.
– Лиз, слово чести, я не собираюсь заканчивать свою жизнь самоубийством – у меня есть обязательства по службе, долг, который я должен выполнить, и ты.
– Я твой билет до Аквилиты?
– Я не заслужил такой билет…
Она растеряно посмотрела на него, взгляд задержался на его губах, поднялся чуть выше, потом снова опустился… Если бы он мог себе позволить её поцеловать… Если бы он мог себе позволить её хотя бы обнять… У него нет права и дальше ломать её жизнь – ей пришлось тяжело из-за Джеймса де ла Тьерн. Грег не имел права превращать её жизнь в пекло. Он не мог себе позволить быть с ней хотя бы потому, что в любой момент может стать чудовищем.
– Грег?
Он отступил чуть назад, а она сделала шаг вперед, сама приподнимаясь на цыпочках и целуя его. Она давно знала, что поцелуи не означают брак и не ведут к детям. Поцелуй – это просто прикосновение губами, это просто выражение своих чувств. Видимо, Джеймс не очень любил поцелуи. Или она не любила Джеймса. Или Грег умел целоваться. Или он любил её. Что-то точно было не то, потому что этот поцелуй не был просто прикосновением губ. Он был теплом. Он был негой. Он был как вода в пустыне, он был сама нежность, и ноги и впрямь ослабли – хорошо, что Грег удерживал её рукой за талию. Когда его язык скользнул за её губы, осторожно знакомясь с ней и лаская, она решила, что пусть несется в пекло весь этот мир ханжества – ей уже нечего терять, кроме Грега. Её рука скользнула по его шее, и чуть ниже, по ключице и гладкой груди дальше, тоже знакомясь с Грегом и его отзывчивым телом.
Их прервал громкий телефонный звонок – аппарат стоял на столе и просто надрывался: Элизабет не сразу позволила Грегу прервать поцелуй.
– Прости… – он покаянно прошептал ей, даже не зная толком за что извиняется: за прерванный поцелуй или за сам факт поцелуя – все же это недостойный поступок с его стороны, он воспользовался тем, что она сама неосмотрительно пришла в его номер. – Прости…
Он спешно взял трубку:
– Да, Блек у телефона… Соединяйте!
Лиз напряглась и снова прижалась к нему, кладя голову на грудь и вслушиваясь в ритм его сердца – то до сих пор билось как заполошное, а ведь сколько уже женщин было в его жизни…
Телефонная нерисса мягко сказала:
– Олфинбург на связи. – Щелкнуло соединение, и в трубку ворвался громкий, пожалуй, даже Лиз слышала его фразы, голос отца:
– Ты! Я предупреждал тебя, Грег! Я говорил, что у тебя есть теперь только один выход. И что же я вижу?
Грег горько повторил:
– И что же ты видишь?
– То, что тебя больше нет в моем мире! Пуля в висок – единственное, что ты можешь сделать сейчас из хорошего!!! Думаешь, Тальма этого не заслужила?
Лиз вздрогнула в его объятьях и тихо позвала:
– Грег?
Отец тут же отреагировал на её голос:
– Ты!!! Я тут изо всех сил пытаюсь замять скандал, а ты развлекаешься в такой момент с любовницей?!
– Элизабет не… – договорить он не успел – вмешалась Лиз:
– Можно я? – она дернула трубку на себя, уверенная, что он сам её не защитит. Проклятье, Лиз не верит даже в его возможность защитить её перед семьей. – Недоброе утро, лер Блек. Это лера Элизабет де Бернье, любовница вашего сына – тут вы правы. Я хочу сказать вам одно: если по вашей вине хоть один волос упадет с головы вашего сына, вы и Тальма сильно пожалеете! Уже через день после волоска все ваши договора о поставках руд и угля будут пересмотрены. А через день – остановится каждый второй паромобиль и каждый первый дирижабль! Патентное право защищается магией – вам ли не знать. Я отзову все патенты, принадлежащие мне и моей семье. И семье де ла Тьерн. Подумайте, стоит ли начинать войну там, где все можно решить миром? Вы, несомненно, любите своего сына и, чудеса, я тоже его люблю!
– Шшшшто вы себе позволяете… – на той стороне не рычали – шипели от неё наглости. Кажется, лер Блек-старший хорошо разбирался в семейный связях Вернии и быстро сложил две фамилии: де Бернье и де ла Тьерн. Лиз было немного стыдно за то, что в своих угрозах она приплела Мюрая, но он обещал прийти ей на помощь – так пусть помогает!