– Вот, как раз и испытаем. Рауль, не волнуйтесь так, вы знали, что так и будет, Зола тоже знала…
– Я подвел её.
Манчини утешающе гладил его по руке:
– Полноте, полноте… Вы спасаете её. Иногда спасать приходится против воли – так бывает, Рауль. Эх, молодость-молодость, кипящие страсти и дикие волны самокопаний. Вы ученый, Рауль, у вас должны быть ледяное сердце и трезвая голова. Вы должны уметь отрешаться. Вы должны понимать, что вашей вины в происходящем нет.
Только Рауль не верил его словам – в его ушах до сих пор стояли крики Золы.
***
Энтони поблагодарил пожилого водителя потрепанного парогрузовика, схватил свой тощий мешок с вещами, всю дорогу стоявший у него между ног, и выскочил из кабины в промозглую, снежную ночь. Метель пропахла печным дымом, смазкой из ближайших ремонтных цехов, навозом, еще не вывезенным с улиц и особым, многосоставным ароматом, который называют просто – запах родины.
– Здравствуй, любимый Олфинбург… – Энтони поежился под порывом ветра и направился в сторону темных, старых кирпичных строений – ему нужно убежище на первое время. Потом… Потом… Потом он подумает над планом Марка и переделает его – просто на всякий случай, чтобы не попасться глупо властям.
Он любил свой город, он любил свою страну, он хотел гордиться ею, а потому иногда надо делать недопустимое и запретное, чтобы власти не делали это на тебе.
***
Абени без сил сидела в открытом даже ночью кафе – его хозяин оказался чудо как отзывчив или предприимчив: он стал работать круглосуточно, обслуживая уставших докторов, медсестер, сиделок, санитаров и даже ходячих раненых, тоже нуждавшихся в капельке старого, привычного мира, где есть тишина без стонов боли, небольничная еда и сладости.
Еле заметно трепетал огонек свечи на столе – светомаскировочный режим никто не отменял, впрочем, комендантский час тоже, но об этом как-то забылось, когда Абени выбралась сюда в полночь, вместе со стайкой медсестер собираясь попить вкусного, крепкого кофе и чуть-чуть отдохнуть. Голова плыла от желания спать, ноги гудели от усталости. Джеральд, которому она телефонировала, что остается в госпитале на еще одно, быть может даже не последнее, дежурство, был недоволен, но обещал прислать к утру свежую одежду и завтрак.
Сейчас перед девушкой стоял крепкий кофе со взбитыми сливками и кусочек бисквитного торта с карамельным сиропом. Медсестры были не столь богаты, как Абени, так что они ограничились булочками и черным кофе, выпив его почти залпом и тут же возвращаясь в госпиталь.
Дверь с тихим звоном колокольчика открылась – на пороге стоял адер Дрейк: усталый, потемневший лицом и как будто постаревший за эти дни. Он подошел к стойке, за которой сейчас работал сам хозяин, попросил хриплым, простывшим голосом кофе и что угодно с карамелью. Кофе ему тут же выдали, черный и горький, а вот карамель он не получил.
– Только-только продали последний кусок бисквита, адер. – виновато сказал хозяин кафе.
– Что ж, – философски принял удар Дрейк, – это мне наказание за грехи.
Он, взяв белоснежную, всего на два глотка чашку с кофе, присел за ближайший стол, боком к Абени. Девушка десертной вилкой отломила кусочек бисквита и замерла. Она могла только носить судна за ранеными, подавать воду, кормить тех, кто сам не мог, обмывать и… Все. А адер Дрейк эфиром спасал человеческие жизни, уже вторые сутки не выходя из операционной…
Абени отложила вилку в сторону, быстро выпила свой кофе и встала, относя тарелку с десертом адеру:
– Не побрезгуйте, адер Дрейк. – она поставила тарелку прямо перед мужчиной.
Он поднял на неё глаза – сейчас алые из-за лопнувших сосудов склер:
– Доброй ночи, Абени. Верно же? – он, как всякий воспитанный мужчина встал, точнее, хотя бы попытался – Абени остановила его, положив свою руку ему на плечо:
– Сидите, прошу вас. И… – она улыбнулась: – все верно, я нерисса Абени Лаура Аранда.
Он потрогал себя за левое запястье:
– И ведь где-то даже записано… Присядете?
Она послушно опустилась на соседний стул:
– Вам говорили, что я… – Абени запнулась, понимая, что, быть может, именно сейчас её просьба об общем эфире нелепа. Зачем адеру лишняя нагрузка, он и так несет на себе непосильную ношу, удерживая в мире чужие души. – …передумала?
– Говорили. Адера Вифания говорила. Я, признаюсь, был немного удивлен: вы выразились совершенно однозначно против, вдобавок сейчас нет никакой необходимости в ритуале, но… – он замолчал, как-то странно рассматривая бисквит.
Абени даже отреклась от него на всякий случай:
– Я не пробовала, честно слово. Просто вилкой чуть-чуть… И, адер Дрейк, что значит ваше «но»?
Он расплылся в теплой, какой-то удивительно родной, мальчишеской улыбке:
– …но сейчас понял, что выбор адеры Вифании был далеко неслучаен. И, если разделите со мной этот кусочек бисквита, то после можно будет снять с вас печать и завершить ритуал. Вы станете зефир…
Он оглядел её смуглую кожу и поправился:
– Эфирницей.
– И что же вас убедило в серьезности моих намерений? – не поняла Абени.
– Вы не поверите, Абени… Карамель. Меня убедила карамель.
***
Брок застыл у открытого окна. В спальне был погашен свет, так что светомаскировочный режим он не нарушал.
Темнота была снаружи и внутри – не в спальне, в сердце Брока. Он не знал, как быть. Понятно было только одно – днем до Клер ему не добраться. Он после такого, что устроил в кондитерской, и на порог бы не пустил. Она будет в своем праве – не принимать его, а то, что она откажется встречаться с ним, это и так ясно. Да и…
Небеса и пекло, он просто обязан попросить прощения у неё! Сейчас, немедля – он знал, как тяжело жить с незаслуженным оскорблением. Он, чтобы никого не тревожить в доме, перебрался через подоконник и отправился в темноту Аквилиты – темнота в его сердце прошла. Он знал, что он хочет сделать. Хорошо, что Одли смог отыскать адрес Клер – это тут совсем недалеко, даже железную дорогу не придется пересекать, просто пройтись к Ривеноук. Знакомый дом – там жила нера Стоун. От собственной глупости орать хотелось – ведь Клер знает о нере Стоун…
Извиняться придется долго, это точно.
Через полчаса он готов был штурмовать гостеприимный дом-пансион неры Аргайл, надеясь, что правильно вычислил расположение окон спальни Малыша, иначе может получиться весьма неловко. И даже эфира нет, чтобы подстраховал.
Брок задумчиво потрогал мощные плети плюща, от цокольного этажа до крыши опутывающие здание. Вроде, с прошлого раза ничего не изменилось. Должны выдержать. Да и кто не рискует, тот не получает потенцит! Брок стиснул зубы и полез на третий этаж, проклиная светомаскировочный режим – с одной стороны, никаких свидетелей его компрометирующего Клер поступка, с другой – стучать в окно придется наугад. И если он неправильно помнил нумерацию апартаментов с прошлого раза, когда так же наведывался к нере Стоун, то будет весьма, весьма неловко. Он застонал, вспоминая, как после неудачи на любовном фронте с нерой Стоун, проживавшей тут на втором этаже, он делился житейской мудростью с… Да-да, с Малышом! Ну надо же быть таким идиотом! Она же все его удачи и неудачи знает, ему никогда не заслужить её прощения…
Он добрался до окон третьего этажа, заметив, что нера Стоун, судя по звукам, совсем не скучает в одиночестве, сильнее сжал зубы и стал осторожно перебираться к нужному окну.
Проклятый светомаскировочный режим, придется полагаться на удачу, а она уже с луну прочно отвернулась от него.
Брок костяшками пальцев постучал в темное, заклеенное бумагой стекло.
Тишина.
Он снова осторожно постучал, в этот раз чуть-чуть громче, на всякий случай проверяя пути отступления.
Оконная рама с тихим скрипом поднялась вверх.
В грудь Броку уверенно смотрело дуло дамского питбуля с потенцитовым гасителем отдачи. За револьвером пряталась Клер. Сейчас у Брока ни капли сомнения в том, что она девушка, не было – тонкая ночная рубашка и накинутая на неё шаль мало что скрывали.