Они казались ему тупыми и ограниченными, потому что думали только об одном — о богатстве, и искали в жизни только одного этого богатства, сами не зная, зачем оно им… Оба упрямо шли вперед и вперед к этому богатству.
Зачем?
Невнятный, неопределенный звук донесся до него из леса.
Будто кто-то что-то сказал или кашлянул, или треснул сухой: сук.
Потом опять стало тихо.
В его сознании остался только этот звук, неопределенный, смутный, не разбудивший тишины…
Он стал смотреть, не шевелясь и насторожив слух, в ту сторону, где были ворота…
Но он ничего не мог различить там; только гуща бурьяна стояла темно-зеленой, почти черной стеной.
В лесу снова раздался будто человеческий: голос; будто кто-то отрывисто, сдерживая голос, крикнул, и звук, вначале громкий, потом потонул в тишине слился с ней:…
Вдруг громко раздался звук сломанного сухого дерева…
Кочерга вздрогнул и выпрямился.
Опять все тихо.
Только еще раз тихо-тихо, словно его доламывали, хрустнуло дерево.
Прошло несколько минут.
Кочерга напрягал слух, стараясь уловить малейший шорох, и ему казалось, что по временам он слышит то отдаленный разговор, то смех, то совсем близко шум шагов потраве, но слышит только смутно-смутно.
Ему показалось даже, что в лесу заскрипели ворота…
Но он знал, что в лесу никого не живет, и поэтому совсем спутался, смешался в звуках, раздававшихся вокруг него, и не знал, насколько доверять своему слуху.
Он сидел неподвижно, не шевелясь, стараясь, чтобы даже его платье не шелохнулось, а вокруг него была мертвая тишина; но в этой тишине то там, то тут, в разных местах, по временам точно вспыхивала и просыпалась жизнь и скоро опять замирала.
Вдруг он уже ясно, отчетливо и определенно услыхал треск сучьев в лесу и вслед затем человеческие шаги и голоса.
Но он еще не мог разобрать тогда, о чем говорили эти люди в лесу, он слышал только звук сдержанных голосов…
Люди, очевидно, шли и разговаривали.
Потом голоса стихли, и он так и не разобрал, о чем. они говорили.
Только звуки шагов раздавались по-прежнему.
По временам слышно было, как трещали под ногами сучья. Но потому ли, что кругом была необыкновенная тишина, или его слух устал от непривычного напряжения, или же люди, которые были в лесу, замедляли шаги и ступали осторожней по мере приближения к замку только Кочерга не мог определить то место, где они находились, — далеко ли, близко ли от замка…
Ясно и отчетливо он слышал только их шаги и треск сучьев.
Его сердце билось тревожно и быстро-быстро…
Им овладело странное состояние.
Ему захотелось, чтобы в этот час совсем не было этих людей, потому что, еще не видя их, он уже был уверен, что они идут в замок за тем же, зачем ходили сюда те два пана, а вместе с тем в нем было болезненное желание, чтобы они скорей, как можно скорей пришли сюда.
Его сердце точно раздвоилось и мучительно больно сжималось.
И он смотрел прямо перед собой в ту сторону, где были ворота, и думал:
„Господи, хоть бы скорей… “
Он испытывал даже жар, как в лихорадке: слюна в горле пересохла, губы были сухи, рот полуоткрыт.
Вдруг в нескольких шагах от себя, в бурьяне, он увидел узкую красноватую полоску света, протянувшуюся через бурьян по его стеблям, казавшимся в тех местах, где их тронул свет, светло-зеленого цвета.
Эта полоска колебалась в гуще бурьяна то вправо, то влево, прорезывая его в разных направлениях; потом она скользнула кверху, расплывчатым отблеском легла по верхушкам бурьяна, и Кочерга различил над бурьяном поднятый в руке или на палке потайной фонарь.
Потом фонарь снова скрылся в траве, и секунду спустя красноватый свет лег вдоль тропинки, которая вела от ворот к крыльцу.
Затем, один за другим, раздались голоса:
— Здесь… Идите, идите сюда, пане!
— Нашел?
— Вот тут… Осторожней, тут камень!..
— О, дьявол!
В освещенном пространстве мелькнула чья-то спина и опять скрылась.
Кочерга поднялся с крыльца и крикнул:
— Кто там?
Но он чувствовал, что голос его дрожит; он проглотил слюну и, стараясь сдержать свое волнение, опять сурово и громко крикнул:
— Кто там?
А его сердце билось дробно, быстро… Вдруг оно словно остановилось, словно замерло в груди…
Это пришли сюда те люди, те гонители бедных, упрямо ищущие богатства, готовые продать за него свою душу…
До сих пор в нем словно спала эта мысль, а теперь она проснулась…
И вместе с ней, с этой мыслью, в нем заклокотала прежняя злоба.