В замке было по-прежнему тихо.
Месяц светил в высокое, с частыми железными переплетами, окно, и, казалось, этот свет, струившийся сверху, вливал в каменную фигуру пана жизнь и силу, странную, неведомую силу, трепетавшую в серебряных лучах месяца.
Точно эта сила шла откуда-то, невидимо и тихо для людского взора, на людское горе и муку.
Опять Кочерге вспомнились те два пана и другие паны, которые пойдут за ними.
И он стоял и шептал молитву.
Прежде он не знал страха, но теперь испытывал страх и глубокую тоску…
Он читал молитву за молитвой, а недвижный „каменный“ пан весь горел в лучах месяца, точно в нем переливалась та огненная кровь, точно она уже пылала под каменным покровом.
Кочерге казалось даже, что если бы он прикоснулся к статуе, то ощутил бы теплоту.
Он тихо повернулся и вышел из залы.
Остаток ночи он провел на дворе, сидя у разрушенных ворот замка.
А у мраморного пана губы правда были помазаны кровью… В тот темный век и паны, т.-е. наиболее развитой класс, часто не были свободны от суеверия, и действительно, нашлось несколько человек, поверивших сказке о проклятом пане…
Остается тайной, что они делали в старом замке, но кровь, которую Кочерга видел на губах пана, была настоящей кровью.
На седеющий день Кочерга исповедовался и причащался…
А еще через день его нашли мертвым у кресла мраморного пана.
Он открыл себе жилу и умер от потери крови…
Зато он окропил мраморного пана, как следовало по обряду, своей кровью, смешанной со святой водой…
Тут же на полу, около его трупа, стояла чаша с остатками крови и воды, а в ней лежало кропило…
Бедный Кочерга!
Здесь я должен сказать правду о мраморном пане.
Мраморным паном была статуя одного из древнейших владельцев Вильчи. Тогдашние Вильчинские даже не знали, кого из их предков она изображает.
А как сложилась легенда о проклятом пане, об этом всего лучше было бы спросить у бандуриста Зуя или у того бандуриста, от которого Зуй ее слышал…
Но, к сожалению, теперь ни Зуя, ни того другого бандуриста, конечно, уже нет в живых.
Остался только мраморный пан.
Он стоить в приемной у одного краковского богача, и, говорят, на нем до сих пор еще сохранились бурые пятна от крови на губах и маленькие крапинки по всему лицу и всей фигуре от кропила Кочерги.
Могу еще добавить, что Зуй сочинил песню про Кочергу, как он умер, и распевал ее по всем деревням, куда забредал со своей бандурой.
Саксонский узник
(Из украинских преданий)
I.
По предместью узким, кривым переулком ехали два всадника в длинных дорожных плащах из толстой коричневой материи.
Были поздние сумерки. В городе звонили к вечерне.
Тускло мерцая, потому что лампада еще не разгорелась в нем, как следует, бросая на стену красноватый отблеск, плыл вверх по воздуху у городских ворот большой фонарь с закопченными стеклами; слышно было, как визжит железный блок и как гремит и стукает о блок звеньями железная цепь, за которую тянули фонарь.
Всадники подъехали к воротам.
Фонарь осветил в эту минуту, вделанную в стену над воротами икону в металлической раме и застыл против нее, слабо вздрогнув; красноватый отблеск от него разлился шире, стал ярче и заколыхался на стене. И на земле около ворот, как раз под фонарем, задвигалась и задрожала черная круглая тень.
От стены отделился человек, должно быть, тот самый, что поднимал фонарь, в темном широком балахоне, напоминавшем покроем монашескую рясу, подпоясанном веревкой, сгорбленный, с лысиной во всю голову, с клочьями совсем белых, как льняной хлопок, волос на висках. Свет от фонаря блеснул на его лысине.
Подняв голову, он внимательно поглядел на всадников, потом повернулся и крикнул в ворота:
— Эй, Шлёма! Это, должно быть, твой! Ведь вам нужно Шлёму? — спросил он.
В воротах послышался смутный говор нескольких голосов.
Старик в темном балахоне отступил шаг назад и сказал:
— Сейчас он придет.
Говор под воротами стих. В свете фонаря блеснули броня и медный шишак. Круглое, с отвислыми щеками и рыжими густыми усами, лицо глянуло из мрака, густившегося за воротами… И сейчас же броня потухла, и лицо ушло в темноту.
Снова в глубине ворот раздался говор.
Голоса доносились неясно: разговор шел вполголоса.
Всадники за все время не проронили ни слова. Два или три раза они только переглянулись и пожали плечами.