Старик в темном балахоне продолжал наблюдать за ними, стоя все на одном месте с засунутыми за пояс руками.
Грубый голос крикнул вдруг из-за стены отрывисто:
— Проезжайте!
— Проезжайте, — сказал и старик и посторонился.
Всадники тронули коней и, когда кони двинулись с места, чуть-чуть качнулись в седлах. Шагом они въехали в ворота.
Под воротами было темно, но все-таки было можно рассмотреть несколько фигур в панцирях и шишаках и одну фигуру тощую, худую и высокую в каком-то длинном одеянии.
— Я здесь, панове! Вечер добрый! Посторонитесь, вельможные рыцари.
Тощая фигура двинулась навстречу всадникам, выскользнув юрко и проворно из кучки панцирников.
— Вот я! Ой, и ждал же я вас!.. Сюда, сюда, панове!.. Ой, пане, смотрите не задавите вашим конем бедного Шлёмку! Тогда пропали мои злотые!..
И „бедный Шлёмка“, еврей-старьёвщик очень хорошо известный всему предместью, вдруг быстро прянул в сторону, сразу оборвав свою речь, и прижался плотно, словно прилип к стене, расставив по обе стороны длинные худые руки с широко растопыренными пальцами.
Всадники проехали ворота и очутились на небольшой площади.
Площадь, обстроенная небольшими под черепичными кровлями старыми с облупившейся штукатуркой домишками, была залита вся белым месячным светом. Месяц уже стоял довольно высоко на небе, огромный и красный. Словно окровавленный, озаренный отблеском пожара щит поднимался над городской стеной между её зубцами.
Через площадь наискось шла широкая мощеная белыми каменными плитами дорожка. Всадники двинулись по дорожке. Звонко в вечерней тишине залязгали по камням подковы. Длинные голубые тени протянулись от всадников через всю площадь и бежали перед ними, то путаясь и сливаясь в одну тень, то разрываясь опять на две тени.
Один из всадников повернулся в седле назад, опершись рукой о подушку седла, и крикнул:
— Шлёмка!
— Тутички я! — долетел от ворот немного хриплый гортанный голос. — Я бегу!
И вместе с этим криком, будто вызванная им, выплыла из-под ворот и легла на каменные плиты, по которым только что проехали всадники, отчетливая, как мазок кисти, тень, а потом вырисовалась так же отчетливо и ясно против ворот фигура Шлёмки.
— Я бегу, бегу, панове!
Шлёмка нагнулся и стал подбирать фалды своего длинного, застегнутого только на один крючок внизу кафтана.
II.
— И вызнаете, пане, ой, какой это хитрый народ! Я им говорю: „То мои паны… Паны мне должны заплатить мои деньги. Я им давал деньги, и они должны отдать. И они не хотят назвать себя, потому что знают, что сегодня очередь пана Бружаца… А они не хотят, чтобы пан хорунжий знал про их долг. Я им это сказал. И потом сказал пану Бружацу: „Пане хорунжий, пропустите их в город; разве вы не одолжались у меня, пане хорунжий? И разве вам приятно было бы, если бы наиважнейшие здешние паны узнали бы, что вы нуждаетесь в деньгах? И моим панам тоже неприятно. И потому они просят, чтобы вы пропустили их“. Но пан Бружац не поверил; пан Бружац вынул ножик и сказал: „Шлёмка, если ты не дашь мне то, что давал твоим панам, то я проковыряю в тебе дырку и возьму сам золото, которым ты набит, как мешок“. Ой, пане, тогда я дал ему денег, и тогда он сказал: „Проезжайте “.
Шлемка умолк.
В его маленькой с черным от копоти потолком комнате стало тихо. Только мухи гудели жалобно и однообразно, потревоженный трепетным светом недавно зажженного огарка сальной свечки.
На стенах колыхались тени от Шлёмки, стоявшего посредине комнаты, и двух его гостей в богатых польских костюмах, сидевших на лавке против него.
Шлёмка еще месяц тому назад получил из Саксонии известие, что в Варшаву оттуда должен прибыть его старый знакомый — московский купец Краснов в сопровождении знаменитого саксонца Фриде.
Фриде был инженер.
Краснов уже несколько лет вел дела с Шлёмкой, и года два назад по его совету уехал в Саксонию с пушным товаром. Теперь он писал Шлёмке о своем намерении проехать через Варшаву на родину под чужим именем с Фриде. Он предлагал Шлемке большие деньги, если только Шлемка устроит так, что в Варшаву и из Варшавы их пропустят без опроса.
Шлемка обещал устроить.
Может быть, он догадывался, для чего Краснов везет с собой
Фриде, может быт, инет… Он не знал во всяком случае до тех пор, пока не увидался с Красновым, в Москву ли отправится тот со своим спутником, или еще куда-нибудь.
В то время Москва только начала забирать силу.
Русская земля, раздробленная на множество княжеств (уделов), собиралась воедино. Удельные князья один за другим становились под высокую руку московского князя.