— Виноват, если мой портрет ниже своего оригинала. Но что вы скажете о Сабинине? Не правда ли, что он переменился?
— Он постарел.
— И только?
— Что же больше? Ну, еще украсился почтенными сединами.
— Кто вас отгадает! Когда в лице его был румянец и черные волосы покрывали его голову, он вам не нравился, как пустой мальчик. Теперь, когда он возмужал, когда наполнил чувством пустоту сердца и познаниями пустоту ума, он вам опять не нравится, и потому только, что поседел и состарился по милости же вашей. Но знает ли, что если весь его недостаток в одних сединах, то этому легко помочь?
— Не ужели?
— Добрый знак! Выслушайте меня; я вам докажу, что можно любить и седины. Почитать их — внушает сама природа: не преклоняете ли вы колен перед мудрым? а седины — принадлежность мудрости.
— Но любить?
— И любишь также. Что может быть прекраснее белых сребристых волос? Не вмещают ли они в себе все цветы радуги? Вам стоит пожелать, и они будут отсвечивать вашему воображению то золотистыми локонами Аполлона, то черными кудрями итальянца, то белокурыми власами Оссианова героя…
— Или того альбиносца, которого недавно показывали за деньги?
— Как вы злы! Почему ж лучше не Мазепы, который своими седыми усами умел пленить Марию? Или Ундины, только что вышедшей из недра вод? Чего не украсишь воображение? Только велите ему.
— И в этом-то ваше средство?
— Разумеется. Все основано на мечте и обмане; без них не было бы счастия супружеского.
— Опять парадокс, — заметил хозяин, — но в нем кроется истина. Если единственным препятствием к супружескому счастию седины, то прочь их. Попросите мужа выкрасить волосы или призовите на помощь воображение.
— Прекрасно! — воскликнул Руссинский. — Но если это препятствие можно уничтожить и без помощи воображения или парикмахера, тогда что вы скажете, ненавистница седовласых?
Софья задумалась и молчала.
В это время доложили о Сабинине.
— Разреши наше сомнение, — сказал ему Руссинский, — может ли твоя странная перчатка уничтожить одно важное препятствие к твоему счастию.
— И не одно, а все, — отвечал Сабинин, — только б пожелала того ее обладательница.
— Слышите ли? — заметил Руссинский, обращаясь к Софье.
— Так это вы обладательница талисмана? — воскликнул Сабинин в восторге. — О! Скажите, скажите, в чем препятствие к моему счастию? Чего желали б вы? Умоляю вас, откройтесь!
— Я желала бы одного… — начала Софья, потупив взоры.
— Чего же?
— Чтоб вы помолодели… — отвечала она с робостью.
— И тогда?
— Я согласна…
— Виват! — закричал Руссинский.
«Однако, как ограничены желания женщины!» — подумал он про себя. Этого не сказал бы он вслух.
Сабинин вышел из комнаты и через минуту возвратился цветущим юношей с черными кудрями по плечам и без этих страшных навислых бровей, которые так пугали Софью. Он подошел к ней, взял ее за руку и в это мгновение перчатка незаметно упала на землю: ее сила исчезла.
Все, кроме Руссинского, были поражены удивлением.
— Что, в этом виде я вам более по сердцу? — спросил Сабинин у Софьи.
Она взглянула на него и покраснела.
— Вы чародей, — отвечала она тихо, — хотя и не знали, что странности могут пленить ум, а не сердце.
— Однако они нечувствительно проложили к нему путь, не так ли? — заметил Сабинин, улыбаясь. — Обыкновенный молодой человек не мог тронуть вашего сердца; я подумал: не сильнее ли на него подействует шарлатанство ума? А оно везде нужно, и в любви еще более, нем где либо.
— Твоя правда, — прибавил Руссинский. — В наш искусственный век уже не пленяет ни простодушие, ни естественность. Наши нервы притупели, и мы требуем от любви, как и от литературы, сильных, резких впечатлений. В этом кроется глубокая тайна, и счастлив, кто мог ее постигнуть.
— Вы надоедаете нам своими нравоучениями! — сказали дамы. — Лучше растолкуйте нам, г. Сабинин, таинства вашей перчатки; они интереснее таинств шарлатанства.
— Угодно вам выслушать полный курс химии и физики? — спросил помолодевший старец.
— Обманщик! — сказала Софья, грозя ему пальцем.
— Таковы мы все больше или меньше, — отвечал Сабинин.
— Растолкуйте же нам… — повторили дамы.
— Об этом после, — прервал Руссинский. — Лучше скажите, отчего так мало набралось конфет?
— Верное доказательство, — отвечал хозяин, — что у нас есть разговорный язык.
— Да, сладкое доказательство! — сказал Руссинский.
— Но сознайтесь, хоть в первый раз в жизни, что вы неправы.
— Постойте, постойте, вечер еще не кончился.
В самом деле, когда дамы приняли большее участие в разговоре и он от того оживился, Руссинский имел утешение насчитать с полпуда конфет к концу вечера.
— Вот вам и для свадебных сюрпризов, — сказал он Софье. — Но к какому времени назначите привезти их?
— Теперь пост, — отвечал Сабинин, целуя руку у своей невесты, — и потому не ранее, как к красной горке. Не так ли?
Руссинский, верный своему патриотическому чувству, обещал выбрать из русских поэтов новые двоестишия для конфетных ярлычков и сдержал слово: они в это время, как я пишу, уже рассматриваются цензурой и скоро будут напечатаны.
— Но объясните же вашу таинственную перчатку, — могут сказать читательницы.
— Угодно ли вам, чтоб я повторил вопрос Сабинина?
— Нет, мы не хотим химических объяснений: это слишком естественно.
— А вы желали бы сверхъестественного? Виноват, у меня его нет в запасе. Я даже должен буду вам признаться, что вся моя история est de pure fantaisie…[17]
— Постойте, — прерывает меня Руссинский, — за вами фунт конфет.
— Ну, коли хотите, весь мой рассказ есть чистая выдумка; и даже вы сами, г. Руссинский, существуете только в моем воображении.
— Нет, это уж слишком, — отвечает спорщик, — позвольте вам доказать…
Я прерываю его в свою очередь и говорю с настойчивостью:
— Да-да, мой рассказ выдумка; но в нем одно справедливо, одно не подвержено сомнению: это то, что в Москве есть общества, где не только мужчины, но и дамы говорят по-русски и где они умеют сохранить на родном наречии весь свой ум и любезность. Avis au lecteur[18].
— Фунт конфет! — кричит Руссинский.
— Виноват, виноват!
Дай Бог, чтоб его голос раздавался почаще в наших гостиных! Тогда моя Таинственная перчатка была б недаром брошена.
Алексей Тимофеев
НЕВИДИМКА
Пожалуйста, господа, не ищите тут
ничего особенного… это просто —
шутка!
Верите ли вы, что есть духи?.. Нет… Неужели? Тем лучше! Знаете ли? — я сам этому не верю; я… тот самый я, который вечно живет в фантастическом мире, который весь — одно воображение… я не верю, что есть духи. Чудно, господа! Растолкуйте уж это сами. Скажу вам более. Знаете вы материалиста N.? Он боится остаться один в темной комнате. Слыхали вы о моем учителе логики? При виде покойника он прячется за поленницу. Знакомы вы с доктором R.? Он бледнеет при одном слове о привидениях.
А пока вы будете размышлять об этом, позвольте перенести вас на минуту в один небольшой городок С… губернии, — на мою родину. Вы не бывали там? Вы не слыхали даже об этом городе? Да? Но, может быть, вы знаете Нижний Новгород. Как не знать Нижнего Новгорода, — этого веселого, чистого Нижнего Новгорода, живого, шумного во время ярмарки, и утомительного, скучного, однообразного в другое время? Верст за полтораста от него есть небольшой, деревянный городок на горе, с трех сторон в лесу, — это тот самый, в который я сейчас приглашал вас. Вы не ошибетесь; вы узнаете его в одну минуту. Вы увидите пять-шесть прямых, заросших травою улиц, несколько разбросанных там и сям домиков, кучу драньем покрытых лачуг, четыре белокаменные церкви, полуразвалившийся гостиный двор, совершенно развалившиеся присутственные места, кучи сора на площадях… Да, да, — почтенный читатель, это он; это тот самый город, о котором мы сейчас говорили. Там живут точно такие же люди, как и мы с вами. Там есть и библиотека, и органы, и картины, и качели, и ясные дни, и ненастная погода… Дайте мне вашу руку; это моя родина! Я рад, я очень рад, я уже почти весел; теперь она передо мною, как на блюдечке. Вижу, чувствую, наслаждаюсь, готов расцеловать каждый столб, обнять каждую кучу сора, кинуться в объятия первому встречному. Это моя родина. Вижу ее за полторы тысячи верст, вижу и днем и ночью, — вижу наяву и во сне. О, вы не понимаете, что значит жить за полторы тысячи верст от родины! Вы живете дома; вам наскучило жить дома; вы рветесь на свободу; вы не знаете, что такое разлука. Для вас это только пустое, безжизненное, однообразное слово; вы только видели холодное прощание дворянского заседателя с ключницею, когда он отправляется в уезд по службе; вы только читали это слово в народном песеннике.