Рокотов смотрел упрямо и хмуро. По его лицу сразу можно сказать, что бомбардировку он намерен продолжать и далее.
— Вот даже как? — с нешуточным удивлением произнес Савельев. — И из какого же именно былого?
Рокотов ответил моментально:
— По моим предположениям, из сороковых годов восемнадцатого столетия.
— Лихо, однако… — покрутил головой Савельев. — В ту эпоху они просто не располагали соответствующей аппаратурой… Предположим, случилась некая неправильность, такое бывало… И все равно, наши наблюдательные станции непременно отметили бы… — он спохватился. — Простите великодушно, господа. Неосмотрительно с моей стороны что-то заявлять твердо, не зная обстоятельств дела… И потому, наверное… — он многозначительно посмотрел на Бахметьева. Тот откровенно вздохнул:
— Ну что же, давайте по порядку, Аркадий Петрович. С самого начала. Правда, историю эту мы вели далеко не с самого начала, но работу по реконструированию событий проделали, без ложной скромности, немалую. Так что я изложу события не в том порядке, в каком мы о них узнавали, а именно что с самого начала… Вот, полюбуйтесь. Это и есть наш персонаж.
Савельев взял у него фотографию, присмотрелся. Человек в годах, за сорок, с крючковатым носом, залысинами и бакенбардами. Глазки маленькие, губы плотно сжаты. Очень похоже, неглуп — и такое впечатление, недобр, ох, недобр…
— Господин Петр Петрович Аболин, — сказал Бахметьев. — Будем называть его именно так, потому что именно это имя, пусть и насквозь чужое, он сейчас носит, но настоящего мы не знаем… Он, правда, при первом появлении называл себя иначе, но и это имечко наверняка выдумал и более не использовал, так что и упоминать его не стоит. Итак… Восемь с лишним месяцев назад этот субъект вдруг возникает в номерах Фирятьева на Сретенке. То еще местечко, доложу я вам. Его никак нельзя считать классическим притоном уголовного элемента, разрядом повыше заведеньице, если можно так выразиться, но народец там большей частью обретается специфический… Из непойманных и особо шустрых. О самом Фирятьеве сыскная знает немало интересного, вот только доказать ничего не может. Быть может, вы хотите посмотреть бумаги по этой личности? У нас немало скопилось…
— Потом, наверное, — сказал Савельев. — Я бы предпочел сначала выслушать ваш подробный рассказ.
— Позже Фирятьева наши агенты прижали. Крепенько. Якобы от лица Охранного отделения, что прекрасно подействовало: подобная публика политики сторонится, как черт ладана, наизнанку вывернется, лишь бы не оказаться привлеченной по совершенно несвойственным им статьям… Короче говоря, вида на жительство у Аболина не имелось вовсе. Зато имелась парочка золотых червонцев, что Фирятьева моментально примирило с отсутствием вида. С ним такое не впервые, ох, не впервые… Червонцы были времен государыни Елизаветы Петровны. К сожалению, к нам они не попали — когда добрались до Фирятьева, он их давным-давно продал, и проследить их путь уже не представляется возможным. Впрочем, это не особенно существенно… Ну вот. Буквально через день Аболин объявился у господина антиквара Лютова — опять-таки весьма достопримечательная личность, на которую сыскная давненько имеет зуб… Антикварная лавочка — это так, для респектабельности, на публику. Основной промысел Лютова — ростовщичество и скупка краденого. Так работает, что, как ни бьются, не могут взять на горячем… Как и Фирятьев, пуще смерти боится оказаться замешанным в политику, а потому оказался в конце концов крайне словоохотлив. Аболин принес ему на продажу изрядную кучу распиханного по карманам добра: десятка полтора тех же елизаветинских червонцев, две золотых табакерки с алмазами, несколько серебряных чарок… вы уже, наверное, догадываетесь, к какому времени, судя по пробам, принадлежали табакерки и чарки?
— К елизаветинскому? — сказал Савельев.
— Совершенно верно. Сказал, что оказался в тяжелом финансовом положении и вынужден расстаться с фамильными ценностями, — Бахметьев бледно улыбнулся. — И воспоследовала комедия… Точнее, битва титанов. Аболин оказался крепким орешком. Сразу заявил Лютову, что все до единой вещички чистые, с кражи или грабежа не происходят, у полиции в розыске не числятся, а значит, Лютов не должен по всегдашнему своему обыкновению и пытаться даже скупить все за бесценок. Он, Аболин, конечно, понимает, что торговец должен получить свою выгоду — но все же желает получить настоящую цену. Иначе просто-напросто поищет более подходящего антиквара. — Бахметьев хмыкнул. — Как мне рассказали господа из сыскной, Лютов — кремешок тот еще, и Аболину, чтобы его поломать, следовало обладать не менее твердым характером. И ведь обломал! И выгоду свою Лютов соблюл, как же без этого, и Аболин получил цену, которой остался доволен. Лютов о нем с большим уважением отзывался… Кстати, по его заверениям, наш Аболин совершенно не похож на любую из разновидностей преступного элемента, которого антиквар навидался достаточно. О том же твердил и Фирятьев, опять-таки большой знаток этого деликатного вопроса. Скорее уж у них создалось впечатление, что имеют дело с бывшим священником: у Аболина, оба единодушно отметили, этакий архаический склад речи с употреблением давным-давно вышедших из употребления словечек — а это как раз свойственно представителям духовного сословия.