Внизу на лестнице его видит служанка, которая (как всегда бывает в подобных случаях) возвращается раньше обычного. Мельком взглянув на женщину, пришелец узнает в ней бывшую повариху постоялого двора в Хазенберге, где он всегда останавливался на ночлег по пути к своим лейпцигским книготорговцам. И тут он совершает роковую ошибку. Заговариваете ней. «А, добрый вечер, так это вы, та самая повариха, что служила в Хазенберге. Пути Господни воистину неисповедимы». И тут же поспешно уходит. Цепкая память поварихи не подводит ее. Она узнает его. В результате Тиниус предстает и перед церковным, и перед мирским судом. Этого библиомана ожидает его страстная пятница. Это уж доподлинно. (Не хочется здесь употреблять выражение «голову даю на отсечение».) Кое-какие предположения у Тиниуса имелись на сей счет еще годом раньше:
Тем временем я дожидался оправдания и вследствие выработавшейся у меня устойчивости к клевете и издевательствам почти не обращал на них внимания, и во мне росла уверенность, что оказываемое на меня давление лишь укрепляет во мне веру, а силы недобрые посрамляются. Пострадать за деяния добрые есть добиться благоволения Божьего и людского. Истину, дарованную мне Иисусом Христом, я обязуюсь защищать всегда и во всем до самой моей смерти, будучи верным учеником Господа моего, непрестанно размышляя об обещании умирающего старца: «И Господь Бог вступится за тебя».
Он пытается подражать и едва не приобретает на аукционе книгу
Повторение — есть движение в силу абсурда.
Фальк Райнхольд испил до дна жизнеописание Иоганна Георга Тиниуса. И стал его текстом. По мере становления его собственные значки слабели, а те, которыми он себя пропитал, проступали все сильнее. Могла ли жизнь человека оставаться непонятной, если ты вызубрил ее наизусть и всерьез вознамерился повторить ее? Но вообще могли Райнхольд скопировать уникальную и странную жизнь Георга Тиниуса? Не говоря уже о том, что его нежно-дерзкий профиль ничуть не походил на бидермановскую физиономию Тиниуса (Тинио, лат. род. пад., теперь мне все ясно.) И пестрый букет аффектации, преподносимый Райнхольдом, никак не сравнишь с туповатой уравновешенностью Тиниуса (то есть Тинии.) Но Райнхольд намерен наесться наконец до отвала. Сполна вкусить наслаждение текстом. Без остатка. Без каких-либо reservatio mentalis.[23] Наконец ему потребовалось обживать и другие тексты, выплеснувшиеся из Тиниуса (большей частью в тюрьме), расшифровать позабытые миром тайные письмена. Разве не долг Райнхольда раскодировать их? И разве это возможно без нужных книг? И он должен был обзавестись ими, чего бы это ни стоило.
Картина 1
Окошки выдачи в государственных библиотеках до ужаса напоминают ранние вестерны. Жалюзи непременно полуопущены. И всегда в них торчит чья-то худосочная физиономия с болезненно выдающимися скулами. Но от них исходит и аромат обманчивого антимира. Следующий, пожалуйста. По предъявлении бежевого читательского билета на имя О. Хёффе некому мужчине без возраста, одетому в темный и плохо сидящий на нем костюм, с бакенбардами и в роговых очках с толстыми стеклами, вручают книгу. Называется она «Откровения Иоанна в Просветлении. Перевод и доходчивое пояснение», Лейпциг, 1849. Автор — Иоганн Георг Тиниус. Мужчина, не поблагодарив, забирает книгу, по очень крутой лестнице поднимается в читальный зал, к увесистым томам словарей, энциклопедий и другим фолиантам; быстро осмотревшись, засовывает книгу за спину, под пояс брюк, расстегивает пиджак, чтобы сзади книга не была так заметна, после чего спускается, минует вахтера и на метро отправляется домой. Мы слышим, как он звучно бранится — борода никак не желает отклеиваться. (И почему только он не считает нужным внимательно ознакомиться с инструкцией для пользователя?!) Быстро глотнув аспирин — от проклятых очков голова раскалывается! — склоняется над своим читательским билетом. Действуя на сей раз в полном соответствии с предписаниями и инструкциями, детально перечисленными Зиммелем (интересно, хороший хоть это писатель?) в книжонке «Не каждый же день икра», Фальк первым делом выводит прежнее имя «О. Хёффе» и вместо него снова вписывает собственное. Покончив с этим, расслабляется с очередным опусом Тиниуса в руках.
Картина 2
Рядом с ним типичный англичанин, будто с картины Тернера, но бесцветнее, взявшийся здесь откуда ни возьмись, стоило только прозвучать названию «Синяя книга», восемнадцатый век, и тут же сразивший наповал остальных участников аукциона. Плохо освещенный голландец будто с полотна Рембрандта, домогающийся книги, напечатанной на листах асбеста и якобы побывавшей на кострище, тут же отступает в тень, получив приплату. Теперь хорошо виден испанец будто с портрета Эль Греко, сумевший приобрести годовую подшивку диковинной испанской газетенки под названием «Луминарья» без особого противодействия со стороны остальных покупателей. Газета напечатана особым фосфоресцирующим шрифтом, чтобы ее можно было читать и в темноте. Француз с наброска Балтю (а вы что ожидали? Пикассо?) называет годовую подшивку за 1927 год газеты «Мушуар», изготовленной в виде носового платка на куске шелковой ткани. Поскольку удар молотка раздается раньше, он поднимает руку и за «Наяду», 1929 год, оттиснутую на каучуке и продаваемую на общественных пляжах и купальнях, — но тут снова этот англичанин.