Вспомнив это теперь, он ощутил, как удлиняются его клыки.
Он постарался контролировать прилив ярости — чтобы хотя бы не показать это лицом.
Он всё ещё стоял там, пытаясь решить, что делать — то ли всё равно стоит рискнуть наказанием, то ли у него могут быть другие варианты, как она уже поднялась на ноги и вновь оказалась возле него.
Вытерев рот, она подняла на него взгляд, и те кроваво-красные чернила окрасили её радужки.
Он так хорошо мог видеть в темноте, что половину времени забывал, что сейчас ночь.
Солнце было слишком ярким; оно причиняло боль глазам, слепило его.
Это всё равно что плыть по проклятому лесному пожару...
Но ему не нравился огонь.
Ему не нравилось даже думать про огонь, или деревья, или горящие деревья.
Он сосредоточился обратно на её хрустальных глазах.
Их кровавый цвет как-то на него повлиял.
К сожалению, это «как-то» ни разу не расслабило его.
Увидев отличие в его взгляде, она улыбнулась и сжала его руку.
— Хочешь посмотреть кино и потрахаться? — спросила она, взглянув в конец переулка, на дорогу. — Ещё рано. Даже одиннадцати нет. Нам необязательно кормиться. Есть и другие способы развлечься, братик.
Когда он проследил за её взглядом и взглянул обратно на неё, она улыбнулась ещё шире, крепче обвила его руку своей и прижалась к нему всем телом.
— Ты остался, — промурлыкала она. — Я думала, ты снова убежишь, но Папочка прав. Ты предпочтёшь сам вынести наказание, чем смотреть, как наказывают меня. Какой же ты хороший мальчик.
Он фыркнул, но ощутил, как затвердевает от её мурлыканья.
— Хочешь пойти в парк и потрахаться? — предложила она, улыбаясь ещё шире и лукаво вскидывая бровь прежде, чем он успел ответить. — Или в церковь? Или мы могли бы найти миленькое кафе у тротуара? Я бы хотела вознаградить тебя за то, что ты ведёшь себя как хороший мальчик. Твоя ревность ранее в сочетании с кормлением и без того возбудила меня, дорогой.
Он издал очередное полушутливое фырканье.
— А ещё разбудила твою внутреннюю эксгибиционистку, видимо, — сказал он.
— Это что, улыбка? — она потянула его за руку. — И с каких это пор моя эксгибиционистка «внутренняя»? А ты сам? Это же ты прошлой ночью захотел сделать это на ступенях Нотр-Дама.
Он позволил утянуть себя, позволил ей повести себя к относительно освещённому концу переулка, где фонари окрашивали улицу золотисто-оранжевым цветом.
Нюансы цветов на мгновение отвлекли его наряду с парящими частицами моросящего дождя, которые искажались от света фар и ветра, кружились в круглых лучах света над дорогой.
Он слышал радио из ближайшего окна, смех женщины, рёв телевизора... но его глаза ни на секунду не отрывались от изменявшихся пятен цвета дождя, фонарей, машин, мигавших неоновых вывесок и пешеходов, шагавших по скользкому от дождя тротуару.
Он наблюдал, как цвета и тени кружат по дороге, словно жидкий свет.
Он попытался вспомнить, какой сейчас месяц.
Октябрь? Ноябрь?
— Станет проще, — мягче произнесла она, обнимая его руку. — Обещаю, любовь моя.
Он отвёл взгляд от цветов и градаций света.
Он посмотрел на неё, уставившись в градации кроваво-красного в её радужках.
— Может, я этого не хочу, — сказал он.
Она вскинула тёмные брови над большими, огромными глазами, которые могли бы напоминать глаза оленёнка, будь они другого цвета.
— Ты не хочешь, чтобы стало проще? — спросила она всё ещё лукавым тоном.
Он был не в настроении для лукавства. Может, он в настроении для траха, но он не в настроении лукавить, флиртовать, позволять ей отвлечь его или обращаться с ним как с ребёнком.
Он до чёртиков устал от того, что им, бл*дь, управляют.
— Куда мы идём? — спросил он. — Когда мы вернёмся?
Он не имел в виду квартиру.
Он не имел в виду церковь.
Он вообще не имел в виду Париж.
Похоже, она это знала просто по тому, как он задал этот вопрос.
Поначалу она не отвечала.
И всё же он ощутил её вздох через свою и её кожу.
Когда этот вздох оборвался, её голос сменился с флиртующего на нормальный.
— Когда ты будешь готов, — ответила она.
— Я готов сейчас.
Он и не осознавал, насколько агрессивно произнёс эти слова, пока она не остановилась и не подняла на него взгляд. Её грудь вздымалась и опадала в очередном вздохе. Он знал, что в определённой мере это показуха. Вампирам не нужно дышать. И всё же большинство симулировало многие человеческие повадки — то ли по привычке, то ли ради маскировки, то ли и то, и другое.
— Нет, — просто ответила она. — Ты не готов.
— Потому что так сказал Брик, — прорычал он.
— Потому что так сказал Брик, — подтвердила она с кивком, хмуро посмотрев на него. — Который, позволь напомнить, является главным. И не только для тебя.
Она закатила глаза при виде выражения его лица.
— Ты не можешь винить во всём Брика, знаешь ли, — раздражённо сказала она. — Он спрашивал нас всех. Не только он считает, что ты ещё не готов. Я тоже так считаю. Найроби так считает. Дориан так считает. Мигель так считает...
— Почему? — спросил он. — Почему я не готов?
Она нахмурилась, и между её бровей залегла небольшая складка.
— Зачем ты задаёшь вопросы, на которые знаешь ответ? — спросила она. — Никакое количество охоты тебя не насыщает. Ты едва можешь контролировать себя во время кормления. Ты вообще не можешь контролировать свои эмоции. Ты импульсивен, тебе нет дела до разоблачения, ты не можешь регулировать степень реакции на большинство внешних раздражителей. Ты зол. Вчера ты напал на Дориана и умудрился действительно ранить его...
Она фыркнула и слегка улыбнулась, точно вопреки собственному желанию.
— ... Не такая уж простая задача, между прочим. Ты всё ещё почти каждый день не подчиняешься Брику. Ему ненавистно наказывать тебя, а ты уже четыре раза на этой неделе заставил его сделать это...
— Ладно, — прорычал он. — Я уловил суть.
— Почему тебе так не терпится туда попасть? — спросила она.
В этот раз её тон был таким открытым, искренним, безо всякой сдержанности, которая присутствовала там ранее.
Он услышал в её словах искреннее любопытство.
— Зачем? — повторила она, когда он не ответил. — Просто скажи мне, зачем, любовь моя. Помоги мне понять. Возможно, если ты объяснишь мне, я сумею помочь Брику тоже это понять.
Он фыркнул, стискивая челюсти.
— Почему-то я сомневаюсь, что Брику нужно разжёвывать мои мотивы, — хмуро посмотрев на неё, он добавил: — Ты только что сказала мне перестать задавать вопросы, на которые я знаю ответ. Почему бы тебе не поступить так же?
— Потому что я не знаю ответ на этот вопрос, любовь моя...
— Хрень собачья! — он развернулся к ней, и его грудь вновь переполнилась яростью и жаром. — Зачем? Ты действительно спрашиваешь меня, зачем? Ты, бл*дь, серьёзно? А сама как думаешь, мать твою?
Выражение её лица не дрогнуло перед его злобой.
Когда он закончил говорить, она лишь пожала плечами.