Дориан повернулся, взглянув на девушку на полу.
Теперь она держалась за шею и хныкала, широко раскрыв глаза от непонимания.
— Они действительно дети, — сказал он мягко. — Живут половинными жизнями. Чувствуют половинные чувства. Они не имеют представления о том, что такое эмоции на самом деле. Они не ведают об их силе.
Он посмотрел обратно на Наоко.
Сочувствие в этих тёмно-красных глазах сделалось более явным.
— Я принесу тебе что-нибудь поесть, — произнёс он таким же мягким тоном. — Ты поешь, и мы поговорим. Ты не против, Наоко?
Молодой вампир к этому времени полулежал на полу клетки.
Он стискивал свою грудь, стараясь думать сквозь боль, стараясь не расплакаться и не разрыдаться. Он не мог полностью осознать слова Дориана. Он не мог осознать, как что-то столь эфемерное, как чувство, могло сотворить с ним такое.
Он вообще не мог придумать название этому чувству.
Он лишь стискивал железную решётку, чтобы Дориан продолжал касаться его.
— Да, — выдавил он.
Слёзы навернулись на его глаза, когда он посмотрел на это прекрасное лицо.
— Да, — сказал он. — Прошу, брат. Пожалуйста.
Он едва выдавил эти слова, когда Дориан уже встал, поднимаясь на ноги.
Наоко и моргнуть не успел, как светловолосый вампир исчез.
Единственное, что свидетельствовало об его уходе — это звук закрывающейся двери и то, что его пальцы уже не поглаживали Наоко.
Он остался один в клетке, стонал от боли, задыхался, не вдыхая и не выдыхая воздух, смотрел на узоры теней, которые огонь отбрасывал на потолок.
Он не мог долго сосредоточиться на виде комнаты.
Образы той пещеры, Джема, крови, воды и исполосованной плоти встали перед его глазами. Он ощущал каждый удар, раз за разом, вздрагивал от пинков, от стонов лежащего ничком видящего, по подбородку которого струилась кровь. Наоко лежал там, парализованный ужасом, страшась за жизнь видящего, страшась за жизнь Энджел, которую любил как сестру.
Он умер бы там.
Бл*дь, он умер бы в той пещере.
Темнота, лязг цепей, вкус крови, укусы насекомых и крыс...
Он хрипел, стараясь дышать. Он не мог дышать.
Он не мог втянуть в лёгкие воздух.
Он помнил драконов.
Он помнил, как ему снились драконы.
Он полулежал там, чувствуя себя сломанным, хрипя без воздуха, парализованный приливом эмоций, приливом ощущений столь интенсивных, что он не мог осознавать ничего, кроме них. Он не знал, как долго он пролежал там, заново переживая каждую секунду тех воспоминаний из пещеры, но уже без смягчения, без онемения, без всех своих предыдущих оборонительных техник.
Где-то в этом промежутке времени, казавшемся ему бесконечностью, он осознал кое-что ещё.
Дориан забрал с собой человеческую женщину.
Наоко был действительно один.
Он понятия не имел, как долго отсутствовал Дориан.
Воспоминания о пещерах прошли до того, как вернулся Дориан.
Эмоции смягчились, сделались терпимыми.
Наоко всё так же голышом обмяк в клетке, подавляя сдержанную панику, что воспоминания вернутся, или что по нему ударит нечто новое перед тем, как Дориан вернётся.
У него много воспоминаний.
Он мог бы перечислить их.
Он мог описать каждое воспоминание как многогранный бриллиант, находящийся где-то в закоулках его сознания и сохранившийся нетронутым до последней детали. Он помнил факты с потрясающей точностью, но лишь голую информацию, как и сказал Дориан.
Он знал факты своей жизни.
Теперь он намного яснее пересчитывал эти факты и хронологические последовательности в отношении конкретных деталей каждой секунды, что он прожил до сих пор. Наоко помнил даты, имена, лица, места, произошедшие события, действия, которые предпринял он сам, действия и события, свидетелем которых он стал, его собственные реакции и мысли.
Он мог бы перечислить собственные эмоциональные реакции на те события так, как не мог сделать это, будучи человеком...
Но Дориан прав.
Наоко ещё не чувствовал их.
Если Дориан прав и по поводу остального, вскоре это изменится.
Бл*дь, эта мысль приводила его в ужас.
Как и сказал Дориан, люди постоянно жили в тумане. Их чувства приглушены. Их зрение ни на что не годится. Их слух ещё хуже, не говоря уж об обонянии и вкусе. Они существовали наполовину. Испытывали всё наполовину.
Чувствовали наполовину.
В данный момент Наоко завидовал им из-за этого.
Он хотел вернуть себе ту способность.
Он хотел вернуть свои прежние методы справляться с такими вещами, но он уже чувствовал, что здесь, в этом теле, с таким восприятием мира они не сработают. Это всё равно что пытаться впитать весь океан губкой для мытья посуды.
Так что он мог лишь лежать там, одержимо перебирая в голове факты своей жизни, куски, которые он мог даже сейчас бесстрастно перечислить. Он обозревал этот список, смотрел на костяки историй, и в это время намёки в словах Дориана всё глубже и глубже просачивались в его сознание. Чем дольше он думал о словах другого вампира, примерял их смысл к своей человеческой жизни, тем сильнее становился его страх.
Мысль о том, чтобы вспомнить эмоции, жившие за этими воспоминаниями, чтобы пережить их во всей мощи, приводила его в ужас.
Он гадал, может ли это убить его.
С большей вероятностью это сведёт его с ума.
Он всё ещё лежал там, когда дверь почти бесшумно распахнулась.
Однако Наоко услышал звук.
Он легко вскочил на ноги в присевшей позе, чтобы не стукнуться головой о клетку, которая не позволяла ему выпрямиться во весь рост. Он посмотрел через решётки и увидел смотревшего на него Дориана. Вампир на глазах Наоко тепло улыбнулся.
Мгновение спустя Дориан отвернулся, сбросил с плеч длинный плащ и повесил его на вешалку у двери.
Наоко всё ещё всматривался в лицо вампира, пытаясь осмыслить, что скрывалось за пустым выражением, когда вампир повернулся обратно к двери.
Он затащил человека.
Наоко уже знал, что он привёл с собой человека — он это почуял.
Запах был слишком сильным, чтобы списать его на остаточный аромат на одежде мужчины.
В любом случае, Дориан обещал. Он обещал, что покормит его.
Дориан не нарушал своих обещаний.
— Она подойдёт? — спросил вампир.
Старший вампир вытащил девушку из тени возле двери, захлопнув за ними панель. Её огромные карие глаза уставились на Наоко. Они смотрели достаточно сконфуженно, чтобы указывать на то, что её немного одурманили, но всё же бояться она не перестала.
Наоко затвердел от одного взгляда на неё.
Она прекрасна.
Может, двадцать с небольшим, а может, и вовсе только-только вышла из подросткового возраста. Карие глаза, длинные черные волосы, высокие скулы, роскошное тело. Одета в зауженные джинсы и футболку с текстом песни на груди. На ногах красовались розовые кроссовки.