— Мерзавцы! — проворчал он. — Мало же они оставили мне средств для того, чтобы остаться в живых. Как преодолеть жестокость этого ветра? Чем защититься от безжалостного снега?
Он попробовал идти, но ноги отказывались служить. Проплетясь несколько шагов, он остановился, потер свои оцепеневшие члены, похлопал руками себя в грудь, чтобы восстановить кровообращение.
— Я не хочу умирать! — восклицал он. — Я жить хочу! Не может быть, чтобы я лишился жизни из-за каких-то гнусных ублюдков! Нет, это невозможно! Есть же над нами Провидение! Оно пошлет мне руку помощи!
Кенет Айверсон поднял к небу свое истерзанное посиневшее лицо и, простирая руки вверх, воскликнул с отчаянием:
— Вспомни же, Господи, обо мне в эту ночь, и я буду вспоминать о Тебе всегда!
Пронзительный ветер, срываясь с гор, хлестал его по лицу, как бы отвечая насмешкой на его молитву. Зубы Кенета стучали, и резкие порывы пронизывали насквозь. Охапка дров лежала неподалеку, и он поставил себе задачу дотащиться до этого жалкого убежища от ветра.
Ярость бури увеличивалась с приближением ночи. Жестокий холодный ветер по-прежнему беспощадно атаковал бедного молодого человека, а тут новый враг ополчился против него: сон — коварный союзник холода. Сон смыкал его глаза, и они отяжелели от непреодолимой силы; сон убаюкивал его, напевая однообразную песнь о необходимости забыться; любовно умолял он его не сопротивляться и, приголубливая, овладевал его мыслями и постепенно брал власть над его телом в свои руки.
«Боже мой! — мысленно воскликнул Кенет с мучительной тоской. — Неужели я поддамся сну? Ведь это верная смерть! О, да не будет так! Я хочу сопротивляться до последней минуты! Я хочу жить!»
Ветер хлестнул его по щеке ледяной пощечиной, однако Айверсон все еще продвигался, покачиваясь и спотыкаясь на каждом шагу. Но предательский сон охватил его и господствовал над ним уже по своему усмотрению; бедняга-человек стал поддаваться его ужасному могуществу. И вот показалось ему, что он тихо погружается в царство приятных сновидений. Он уже не чувствовал физических страданий и не думал о буре, которая свирепствовала вокруг него. Побеждена его разумная осторожность, уничтожено его сопротивление! Со слабой и мрачной улыбкой он повалился на снег. Отрадные картины проносились перед его цепенеющим взором; глубоко вздохнув, он весь отдался этим сладким, но зловещим ощущениям. Погрузившись в бездну упоения, он потерял сознание.
Внезапно Кенет почувствовал, что его грубо схватили за плечо. Такое неожиданное обращение не понравилось ему, потому что прерывало мирное течение сладких грез. Кто же осмелился помешать восторженному упоению? Кенету казалось, что какой-то завистливый смертный пытается вырвать его из теплой ванны, чтобы выкинуть на стужу февральской ночи. Он почувствовал боль в руке, и ему смутно показалось, что острые зубы хищного зверя терзают его тело.
Однако, по истечении некоторого времени, ему показалось, как будто что-то теплое прикоснулось к его лицу. Сначала он подумал, что то был солнечный луч, непостижимым путем проскользнувший из южных стран. Но это ощущение было непродолжительным.
Проклятая помеха! Какую жертву с радостью не принес бы он еще за один час отдыха! В его ушах раздавался страшный звон: ему казалось, будто лает собака, и он задавался вопросом, как может животное отрывать его от воображаемого мира. А между тем призрак собаки упорно и даже яростно теребил его за воротник и по временам выпускал свою добычу только для того, чтобы продолжительным и глухим лаем вызвать ночное эхо, как бы обращаясь к человеческим ушам за помощью в деле, которое было ему не под силу.
— Эй! Приятель, что случилось? — закричал сильный и веселый голос.
Айверсон не ответил. Так роскошно было его ложе, так было упоительно его наслаждение, что не хватало ни сил, ни желания ответить.
— Черт возьми! Откуда здесь человеческое существо? — продолжал голос, исходивший, как казалось Кенету, из страшного хаоса и неприятно поражавший его, как фальшивая нота в гармоничном звучании концерта.
— Вот тебе и раз! Так нельзя делать, мой прекрасный господин! В какие же неприятные обстоятельства вы попали!
— Убирайтесь к дьяволу и не надоедайте мне! — произнес Айверсон с нескладным и тупым выражением пьяного.
Эти слова стоили ему неимоверных усилий, продолжать которые он не чувствовал особого желания.
— Не будь я Ник Уинфлз, если покину вас! Никогда в жизни я не бросал живого существа в таком беспомощном состоянии. Ха-ха-ха! Ну вот, что еще выдумал, приятель! У нас есть и лекарство для вас. Ей-богу так! Мы заставим вас подняться на ноги! Я намерен отхлестать вас так, как, может быть, не угощали вас со времен школьной скамьи. Ха-ха-ха! Уж это как пить дать! Ей-богу так! Покорный ваш слуга!
Человек, назвавший себя Ником Уинфлзом, вытащил длинный шомпол из еще более длинного карабина и, подхватив Кенета одной рукой, а шомпол другой, стал осыпать его градом ударов по плечам и спине, чего бедняге никогда еще не приходилось испытывать с тех пор, как он появился на свет божий.
Сначала молодой человек почти не чувствовал боли от этой экзекуции, но по мере того, как Ник, разгорячась работой, применял свои меры все с большим и большим усердием, Айверсон начал испытывать мучительное возвращение к жизни. Обратный путь из Елисеевских полей 4 к действительности этого мира был совсем иного рода, чем постепенный переход, при котором он потерял всякое осознание внешнего мира. Его способности одна за другой выходили из оцепенения, но для того, чтобы очнуться для неслыханного и невыразимого страдания. Его воображаемая радость исчезла под непрерывными ударами непрошеного благодетеля, сгустившаяся кровь незаметно растворялась, и жизнь разливалась по жилам, как ледяные капли предсмертной борьбы. Он не на шутку рассердился на неизвестного пришельца, который пересыпал бичевание фантастическими воззваниями:
— Ты посчитал снежную пустыню за мягкую постель и, как турок, окутываешься снежным одеялом, чтобы вдоволь намечтаться! Потише, добрый молодец! Я научу тебя, приличнее держаться, хотя бы для этого потребовалось потерять много драгоценного времени и даже, чего доброго, покупать новый шомпол. Ну что, чужестранец, как тебе нравится мое специфическое лекарство? Ну-ка, вот тебе еще!
Кенет собрался с силами, чтобы броситься на палача, но сил было еще очень мало. В награду за это посыпались новые удары по рукам, плечам и лицу.
— Да чего вам надо от меня? — спросил он наконец, совершенно возмущенный таким грубым, по его мнению, обращением.
— А мне надо обработать вас по-своему, — отвечал Ник с возмутительным хладнокровием. — Видите ли, между нами находится маленькое препятствие.
Охотник — по одежде можно было судить о его профессии — продолжал свое необыкновенное лечение до тех пор, пока жизненное тепло не возобновилось в жилах Кенета и гнев его, утихая с возвращением рассудка, уступил место разнообразным ощущениям. Ник, изнемогая от усталости, прекратил наконец целебные побои и помог молодому незнакомцу подняться на ноги.
— Мучения смерти не были так ужасны, как мучения при возвращении жизни, — сказал Кенет, — но вам и вашей собаке я обязан жизнью, и поверьте, никогда этого не забуду.
— Верю, незнакомец, верю, но не занимайтесь сейчас пустяками. Обопритесь на мою руку и попробуйте идти. Мы с собакой брели по лесу, когда я услышал, что она меня зовет. Она не разговаривала со мной, как теперь мы с вами говорим, но хорошим собачьим языком объяснила мне, в чем дело. О! Мы отлично понимаем друг друга. По наружности она не особенно привлекательна, но удивительно разумна. А вы все спотыкаетесь, потерпите немножко! Сейчас подойдем к славному огоньку, и я угощу вас укрепляющим, чтобы восстановить кровообращение! Ну да, ей-богу так, покорный ваш слуга!
4
Елисеевские поля — у древних греков и римлян рай, загробный мир для теней героев и праведников.