Рейн промолчал, внимательно слушая девушку и не забывая оглядывать окрестности. Но вокруг были лишь крысы и пыль, скрывавшая осветительные панели и погружавшая локацию в сумерки.
— Тогда мне казалось, что я стала мудрее, собрала себя. Вернулась к своей сути. Стала тем, кто не позволит другим пройти через то, что и я. Стала той, кто сражается с болью. И тогда Стена мне показала, что я всё ещё ничего не знаю о боли. Все в нашей большой семье ничего не знают о боли. Кроме разве что, Белой.
— Когда ты бредила из-за штрафа для юстов, — понял Рейн.
— Тогда я узнала всё о боли внутри. О страхе, который ты не можешь контролировать. О том, что ты вовсе не хозяйка своего тела. Ты в нём гость. И твой разум — это не ты. Это твой враг. Получается, что от меня уже ничего не осталось, если я не могу доверять ни своему телу, ни разуму. А теперь скажи, Рейн, как так получилось, что я сама стала той, кто несёт боль?
— Это всего лишь боевая способность, если ты об обречённом.
— Это способность палача. Совсем не то же, что выстрел из арбалета. Фирал прошёл через то же, что и я. Я провела его. Так кто я?
— Альма… — тяжело вздохнул Рейн. — Тогда кто по твоему я, пытавший и убивавший сотни разумных, будучи Гильгамешем?
Девушка подняла глаза. Желтые, с горизонтальным чёрным зрачком глаза энирай.
— Между нами есть разница, Альма. Главным в моей жизни всегда была справедливость. В той жизни я шёл по пути света. Был паладином, поклявшимся сделать рай на Стене. Изменить этот чёрный мир, полный боли, страдания и несправедливости, — сказал Рейн, и его голос перестал быть спокойным.
Дыхание сбилось, а в интонации появилась горечь.
— Но я предал всё, во что верил. Предал и, всегда выбирая путь к свету, оказался во тьме. Мне казалось, что зло — повсюду, и я должен бороться с ним любой ценой, не замечая, как сам стал тем самым злом, порождающим боль и страдания.
Рейн вздохнул и обернулся к Альме, заглядывая в глаза девушки.
— В этом мире нет ни абсолютного света, ни абсолютного мрака. Есть лишь неверные выборы, за которые нужно держать ответ. Это то, во что я верю.
— Ты не может быть ответственным за то, что творил в тебе ангелоид.
— Я сам допустил его в своё тело., — возразил Рейн. — Я пользовался этой силой. Она свела меня с ума и заставила обратить свой меч против невинных. Я даже взрастил учеников из безумцев, а может — безумцев из учеников, так что ужасы, которые я творил, скорее всего живы и по сей дей — в них. А ведь были и те, кто называл себя моим другом и пытался остановить. Но я никого не был способен услышать. После того проклятого пересмешника и копья с мёртвой магией, когда я вспомнил о том, кем был — я думал, как мне ужиться с тем, кого я ненавижу больше всего — с самим собой.
— И какой ответ ты нашёл? — спросила Альма.
— Я нашёл его благодаря тебе. Ты не знала, какое чудовище попало к вам в группу, но я помню твой голос. Ты говорила, что всё скоро пройдёт. А я понимал — что ничего не пройдёт. Я не верну тех, кого убил Гильгамеш. Но сдаваться бессмысленно — я всё равно вернусь сюда снова, сколько бы не умирал. С каждым этажом я всё больше понимаю, что на самом деле тогда сотворил. Духовный ресурс… я разрушал души, Альма, когда своим больным разумом видел в них зло.
— Минор-ами… Ты стал тем, кого ненавидел.
Рейн едва заметно кивнул. Горло будто сжалось. Во рту пересохло.
— В таком случае, по этой логике, я просто должна исцелить больше, чем свести с ума? В этом есть смысл, — мрачно улыбнулась Альма. — Игра с ненулевой суммой — рационально
— И ты уже это делаешь. Ты всегда была одним из тех немногих якорей, что позволяли мне сохранять рассудок и не окунаться в бездну самобичевания с головой.
— Ты давно перестал быть Гильгамешем. Ты Рейн, стихийный рыцарь и танк нашей семьи. А я — чудовище прямо сейчас.
— Ты луч света в этом полным безысходности мире, Альма. С первого дня в Ордене ты несла только свет. Для меня честь быть с тобой в группе и называть себя твоим другом.
— Минор-ами… девушка осторожно подняла дрожащую руку, вокруг которой зажглось тёплое, не обжигающее пламя навыка духовного целителя. — Это навык. Тебе станет легче.
Тёплое сияние коснулось груди стихийного рыцаря, разделилось на крохотные ручейки омывающей силы, снимающей тревоги и заглушающей внутренний голос, твердящий, что такие как он не имеют право на снисхождение.
Он заслужил страдать. Он был чудовищем. Он не имеет права принимать помощь, — пронеслось у него в голове.