– Нет, – уверила я себя, – эта, с позволения сказать, «сервировочка» явно обошлась без женских рук.
Тут в прихожей соловьиной трелью залился звонок, и меня аж всю передёрнуло от неожиданности. Неужели уже приехала скорая? Что-то уж очень быстро. Подходя к двери, я посмотрела на часы. Да, пожалуй, четыре минуты, которые прошли с момента вызова, – абсолютный и безусловный рекорд. Впрочем, возможно это Наталья Николаевна. Я открыла дверь и не поверила своим глазам – на пороге действительно стояли три человека в белых халатах, судя по огромному оранжевому чемодану, так называемой «амбушке», – бригада интенсивной терапии.
– Где? – задал скупой вопрос пожилой солидного вида врач и, проследив за направлением моего взгляда, устремился на кухню. За ним ринулись остальные.
Едва я успела дойти до поворота на кухню, как мне навстречу, раскрывая какую-то папку, вышел тот самый седой врач и сказал:
– Явный криминал, – потом помолчал и добавил. – Несколько огнестрельных ранений. Не больше часа назад. До приезда милиции ничего трогать не будем. Откуда можно позвонить в милицию?
Я молча указала ему на дверь Натальи Николаевны и прошла на кухню. Однако на саму кухню меня уже не хотели пускать, вежливо повторив, что до приезда милиции трогать ничего нельзя. Но я, заявив, что кончились сигареты, всё же подошла к столу и, взяв нераспечатанный блок «Мальборо», ещё раз окинула взглядом обстановку. Вроде бы на столе всё осталось, как и было, однако в то же время чего-то не хватало. Но вот чего, я вспомнить никак не могла. Тогда я снова положила на стол блок сигарет, но от этого картина в голове не прояснилась – всё равно чего-то явно не хватало, и я вышла в коридор.
Медицинская бригада в полном составе курила на лестничной площадке, как я поняла, в ожидании милиции. Здесь же стоял и их огромный жёлтый чемодан, на котором лежал какой-то бланк, на котором аккуратным почерком были написаны все данные отца: фамилия, имя, отчество, год рождения.
– Интересно девки пляшут, – тихо пробормотала я и, поймав на себе внимательный взгляд врача, прикусила язык.
Действительно, всё очень странно. Ведь я не говорила им данных папы, да они и не спрашивали. Минут через пятнадцать в кармане у пожилого врача что-то запищало, и он, нервно взглянув на часы, присвистнул.
– Ну-с, девушка, мы ждать, увы, больше не можем. Как, впрочем, и чем-нибудь помочь вашему отцу. Вот эту бумагу передадите милиции, когда приедут. Честь имею, – сказал он и нажал кнопку вызова лифта.
Я снова осталась в обществе Натальи Николаевны, которая что-то спрашивала меня, а я что-то невпопад отвечала.
Не прошло и часа, как уехали медики, на нашем этаже с грохотом остановился лифт. Прибыла милиция... и кошмар продолжился. Оперативно-следственные группы всё прибывали и прибывали. За группой из нашего районного отделения прибыла группа с Петровки, затем с Лубянки, потом из прокуратуры, и очень скоро в нашей совсем не маленькой ведомственной квартире в сто с лишним квадратных метров жилой площади было не протолкнуться. Со всех сторон на меня нещадно сыпались дурацкие, как мне тогда казалось, вопросы. Это продолжалось до часу дня. После чего все начали постепенно разъезжаться, и к четырнадцати часам пополудни я снова осталась совершенно одна, если не считать папы, лежащего под простынёй в коридоре в ожидании «перевозки».
Я стояла на балконе и курила, глядя на пасмурное августовское небо. Было тошно и пусто на душе. Я думала только об одном: как я скажу о том, что случилось, маме. Я пыталась найти какие-то слова, которые прозвучали бы не так страшно. Но в голову ничего не приходило. Мне становилось всё хуже и хуже. Чтобы хоть как-то отвлечься, я взяла телефон и подсоединила оторвавшийся контакт. Услышав гудок, я машинально поставила телефон на тумбочку. Но не успела сделать и пары шагов, как он пронзительно зазвонил. От неожиданности у меня мгновенно вспотела спина. «Совсем нервы никуда не годятся», – подумала я и, сняв трубку, пробормотала что-то вроде:
– Слушаю...
– Здорово, Натаха! – сказал задорный женский голос на том конце провода.
– Кто это? – спросила я, пытаясь сосредоточиться.
– Как кто! Ну ты даёшь! Сама оставила записку с настойчивой просьбой позвонить. Я, как дура, звоню, думаю, что-то случилось. А она меня даже не узнаёт.
– Лен, ты, что ли?
– Нет – Пушкин! Ну, а кто же ещё?
– Лен, ты извини, сегодня, наверное, не получится отдать тебе кроватку. Тут такое дело... – начала я, запинаясь буквально на каждом слове.
– Какая кроватка? – после секундного замешательства спросила она.