Ещё не было и одиннадцати, а солнце уже поднялось так высоко, что слепило глаза. Рыбацкие лодки, уплывшие за версту от берега, замерли в нескольких саженях друг от друга. На горизонте, почти слившемся с морем, возник пароход. Дым валил из трубы и разливался чернилами по небу, оставаясь единственным пятном на светлом фоне бескрайней панорамы. Клим Пантелеевич невольно залюбовался открывшейся картиной, но вновь появился Толстяков и продолжил рассказ:
— Будучи в расстройстве, я выбросил конверт, а эти два листа остались лежать в общей куче рукописей. Позже, я нашёл их. Вот, извольте, — он вынул из кожаной папки бумаги и протянул Ардашеву. — Вы читайте, а я распоряжусь, чтобы горничная сварила ещё кофе. Не возражаете?
— С удовольствием, — кивнул присяжный поверенный и погрузился в чтение:
«Роман
Черновик беса
Пролог
Объявление для господ авторов
1. Редакция принимает только рукописи, переписанные на машинке или очень чётко пером; рукописи неразборчивые не читаются.
2. На прочтение рукописи полагается срок от 6-ти недель до 2-х месяцев.
3. По поводу рукописей и стихотворений редакция не вступает с гг. авторами ни в переговоры, ни в переписку, хотя бы были приложены марки. Авторы таких произведений, не получившие ответа в течение 2-х месяцев, могут располагать ими по своему усмотрению.
4. Обратная пересылка рукописей по почте производится за счёт гг. авторов и притом исключительно заказной бандеролью.
5. Редактор А.Н. Кривошапка принимает по понедельникам от 10½ — 12 ч. и по пятницам от 1½ — 4½ ч.
6. Первый секретарь П.П. Сырокамский — по средам от 3–5 ч., а так же в дни и часы приёмов редактора.
Вся наша жизнь состоит из ожиданий. Мы ждём, когда окончим гимназию, потом университет. Ждём, когда заработаем себе на безбедную жизнь, когда что-то изменится, всё ждём, ждём, ждём…Хорошо, если ожидания оправдываются, а если нет? Что происходит тогда? Думаю, всё зависит от каждого человека в отдельности. Кто-то с горя начинает пить, а кто-то привязывает верёвку к потолочному крюку и, надев петлю, соскакивает с табуретки.
Мои надежды не оправдались. Я долго и терпеливо ждал, честно трудился, но ничего не изменилось, вернее, изменилось, но только в худшую сторону. Пять лет я писал роман, складывал слова, точно кирпичики в стену, и был уверен, что он произведёт настоящий фурор среди читающей российской публики. Я строил его как дом: накрыл крышу, постелил полы, покрасил стены. Он сиял и пах свежей лентой «Ундервуда». Потом я лично отослал его в столицу, в одну уважаемую газету, и стал терпеливо ждать.
Прошло два с половиной месяца. Письма я так и не получил. Не выдержав, поехал в Петербург. Сняв дешёвую комнату, я отправился в редакцию. После унизительных просьб дать хоть какой-нибудь ответ, плешивый секретарь сунул мне рецензию, написанную красным карандашом на первом листе моей рукописи. Она состояла всего из нескольких слов и гласила: «Несусветная дребедень. Жалкое подобие Конан Дойла. Гнать этого графомана в шею!». Журналист гаденько хмыкнул, похлопал меня по плечу и посоветовал не расстраиваться. «Вы ещё молоды, — провещал он, — и я дам вам совет: бросьте марать бумагу. Сочинительство — не ваше ремесло».
Не помню, как сбежал по лестнице и, даже не застегнув шинели, понёсся домой по холодной зимней улице. Перед глазами мелькали люди, дома, коляски. Я влетел в комнату, упал на топчан и зарыдал. Первая мысль, которая пришла мне в голову, была покончить с собой и, честно говоря, я был уже к этому готов, но потом передумал. Нет, я не струсил. Я просто нашёл правильное решение, и уверен, что оно поможет мне выйти победителем в борьбе не только с собственной судьбой, но и с судьбой других людей, тех, что чуть было не отправили меня на тот свет. Я стану их кукловодом, или, если угодно, — каджем, тем самым, о котором писал ещё Шота Руставели в поэме «Витязь в тигровой шкуре»: