В два часа ночи снаружи стены гетто к польским полицейским присоединились немецкие жандармы и украинско-латвийские части с крупнокалиберными пулеметами: посты через каждые двадцать пять метров - обложили... Внутри, по улицам гетто, прошлись разведывательные патрули латышей и полиции.
У БОЕ на улицах свои заботы: предупредить жителей, расклеить листовки: “К оружию! Женщины с детьми - в укрытия!”, поднять бело-красные, красные и бело-голубые флаги, вывесить на стену, наружу, призыв к полякам о солидарности, - мы все успели к рассвету девятнадцатого апреля, когда на пустые улицы гетто полковник фон Саммерн ввел свои силы.
Силы недурно выглядели, силы пели песни. Спереди они прикрылись от пуль евреями из Службы Порядка (их собрали ночью по тревоге и погнали головной колонной, отказавшихся тут же расстреляли). За Службой Порядка - увешанные оружием немцы, латыши и украинцы: мотоциклисты, следом танки и бронеавтомобиль, грузовики с пехотой и станковыми пулеметами, в замыкании - санитарная машина, полевая кухня, автомобиль связи и другие вспомогательные средства, среди них громкоговоритель, зовущий евреев добровольно явиться на отправку. Однако евреи не выходили из убежищ, и в немецкой колонне томились без дела специалисты по приемке живого груза, такие, как комендант концлагеря в Травниках обершарфюрер СС Бартошек, он же Бартечко, славный участием в киевской резне евреев.
Но время - иное, Варшава - не Киев и улица Налевки – не Бабий Яр. “При первом вторжении в гетто евреям и польским бандитам удалось... отбросить наши атакующие силы вместе с танками и бронеавтомобилями”, - так отчитывался потом начальству генерал Струп, сгоряча обнаружив “польских бандитов” там, где их не было. Били немцев расово неполноценные евреи, но признать это арийской душе стеснительно...
Итак, они идут по улице Налевки к центру гетто, где их бронированная мощь сметет основные силы повстанцев, после чего разрозненным шайкам останется поднять руки или лечь под пули, они идут по улице Налевки и бодрая солдатская песня трясет вонючие стены вонючих домов, и вонючие наклейки с дурацким воплем “Погибнем с честью!” смешат непобедимых солдат, они идут, веселясь, до угла Гусиной улицы, здесь дом номер 33 плюет в них гранатой, соседние окна и балконы изрыгают огненосные бутылки, свист пуль, пистолеты и прочерк автомата, пламя... кровь... бежать!.. крики... пальба... Курт убит...Ганс в корчах... плевать на Ганса... “Назад!” - вопит офицер... “Вперед!” - вопит офицер... в задницу!.. спрятаться!.. за столб... в ворота... из ворот - бомба... проклятые жиды!.. взрывы... хрип... смерть... - о. Mein Gott, как испортилась песня!..
Они бежали, в спину им восторженно трещали пистолеты и голосила девчонка в исступлении счастья: “Смотрите все! Настала расплата!”.
Они вскоре пришли в себя, подкрепились свежим отрядом вермахта, уже опасливо, издали, полили огнеметами дома Налевок, а потом атаковали – за два часа боя они не убили ни одного еврея и отступили, оставив трупы, а на них мундиры, каски и оружие - трофеи, дозарезу необходимые нищим победителям.
Впрочем, день только начинался, и в запасе у немцев был полководческий гений Струпа. Генерал уже в восемь утра сменил Саммерна - тот успел за это время после Налевок доконать свою боевую карьеру на улице Заменгофа, где вторая его колонна, тоже с евреями-полицейскими впереди, угодила в котел, устроенный повстанцами: пропустив шеренги Службы Порядка, они с трех сторон ударили по немцам гранатами, бутылками и имевшимся здесь пулеметом, один танк сгорел с экипажем, два другие отступили вместе с пехотой, украинцы и латыши бросились в укрытия, немцы прикладами гнали их в бой, иные эсэсовцы при этом сами прятались, и было от чего: полосуют пули, полыхают бутылки, прибыл новый танк – и его подожгли, кто-то в горящем шлеме мечется, другой, обеспамятев, орет “Юден... Ваффен! Юден... Ваффен!”, - полчаса это длилось, немцев погибло двенадцать, евреев - один, и в семь тридцать утра, держа в уме еще и проигранный первый бой на Налевках, Саммерн явился в гостиницу к Струпу, чтобы доложить: “Все погибло, нас больше нет в гетто”. “Дорогой Саммерн, ты еще не дорос до таких задач”, - сказал Струп, и оберфюрер СС фон Саммерн-Франкенегг выпал из дела, из Варшавы, а вскоре, подстреленный партизанами в Хорватии, из жизни вообще. Еврейские козни...
Генерал же Струп отправился в гетто - лично торить себе тропу в бессмертие. Правда, вскоре преданные подчиненные упросили его перенести свою ставку на “арийскую” сторону, поскольку в гетто генерала дважды обстреляли, приходилось передвигаться под заслоном автоматчиков, да на улицах располагалась охрана, да на крышах - и все равно боязно было от евреев.
Первое дело генерала - улица Заменгофа, основная артерия гетто. Струп ввел в бой артиллерию и, потеряв несколько человек от гранат боевиков, заставил все же повстанцев отступить.
В полдень он приступил ко второму штурму перекрестка Налевок и Гусиной. Никаких маршировок и песен, фронт как фронт: “Батарея, к бою! Огонь!”, наступать цепью под стенами домов, противника - в клещи, охват с запада по Гусиной и с севера, от Мурановской площади, а с третьей стороны, на Налевках, ставить баррикаду из тюфяков - бить оттуда по перекрестку, артиллерии прикрыть стройку огнем, “Что, эти болваны с “коктейлями” против пушек еще живы?! Танки - вперед, автоматчики - за танками!”, евреи последними гранатами разносят баррикаду и переходят чердаками на новые позиции, “Вызвать авиацию!” - командует Струп, вой пикирования, взрывы, дым, пыль...
Израсходовав боеприпасы, группы БОЕ отступили. Отходя, подожгли большой склад - немцам ничего не должно достаться. Бой длился шесть часов. Погибло несколько евреев. Маловато Струпу для победной реляции - что ж, итоги можно улучшить больницей на Гусиной 6, откуда медсестры носили воду раненым повстанцам. От бомбы больница загорелась. Солдаты Струпа ворвались внутрь. Здесь они воевали умело: медиков и больных в пламя, новорожденных - головками о стену, роженицам - вспороть животы...
Развивая успех, отряды Струпа прошли по Налевкам до упора улицы в Мурановскую площадь, и здесь их встретила Месть. (Она, как часто бывает, могла спутать адрес, вершась, например, на том солдате вермахта, который дал возможность спрятаться еврею Гольдману, но таких среди покорителей гетто было ничтожно мало, поэтому тут вряд ли следует опасаться несправедливости).
Первая группа фашистов, приблизясь к площади и хоронясь от пуль, не нашла себе укрытия лучше подворотни, занятой боевиками: немцев немедленно перебили, сняли с трупов одежду и оружие.
А в 16 часов, завершив ратные труды на Налевках и Гусиной, на угол Мурановской площади, где развевались флаги восстания, явилась большая колонна немцев под охраной танкеток: СС, жандармы, батальон полиции-площадь потемнела от мундиров.
Бой был злым. Евреи подожгли танк и захватили два пулемета. Санитарные машины немцев не останавливались – было кого возить. “Евреи и бандиты, - рапортовал потом Струп, - оборонялись, переходя с одного пункта на другой, и в конце концов ушли через чердаки или подземные проходы”.
“Бандиты” - бойцы БОЕ и двух групп ЕВС под командованием Павла Френкеля и Леона Родала. Это они заняли блок домов и атаковали, меняя позиции. Их главный опорный пункт, бетонный дом номер 7, имел вдоволь боеприпасов, а сверх того, получал оружие от союзных поляков через добротный туннель, который вел к противоположному дому на “арийской” стороне (стена гетто делила площадь).
Немцы наседали много раз. Дом 7 отвечал гранатами, из-под его крыши исправно строчил пулемет, соседние дома тоже не поддавались, и к восьми вечера Струп устал воевать на Мурановской площади, где всех убитых евреев за многочасовой бой на-
бралось только девять, - и немцы
ушли
из гетто.
...Бойцы подняли головы. Мгла разбитых домов. Кровь на мостовых. Пустые улицы. Ребенок выползает из подвала, старик выглядывает из развалин. Они живы, они не в поезде смертников, они дома и - нет немцев, нет украинцев, нет полиции... Евреи победили.