В рапорте Струпа того же дня: “все без исключения подразделения доложили о встреченном сопротивлении... <...> ...теперь пришла очередь наиболее упрямых и непокорных евреев и бандитов”. 362 еврея в этот день погибло в боях.
Не стихало гетто, не могло стихнуть, не хотело.
Новолипки, бункер дома 40. На предложение сдаться боевики, имея лишь три револьвера, долго отвечали стрельбой; кончились патроны, и бойцы - кто успел - приняли цианистый калий; тридцатишестилетняя Елена Стерлинг до того, как немцы ее застрелили, успела полоснуть одного из них нагайкой по лицу.
Лешно, дом 74. Фашисты затопили бункер водой; боевики сменили позицию и дрались до конца; Галина Рохман погибла, своим телом закрыв активистку Розу Розенфельд; командир Лев Рудницкий, уже оставшись один среди трупов товарищей, уже полумертвый от ран, бился с многочисленными врагами, пока дышал.
Лешно 76 и 78 - мастерские Шульца. Усиленные отряды СС и армии не управились с бункерами - пришлось вызвать самолеты, но и после бомбежки сопротивление продолжалось еще сутки.
Улица Ниская - ее Струп завоевывал лично, во главе 320 солдат. Евреи упорно предпочитали смерть плену. По словам Струпа “с проклятиями и бранью в адрес Германии, фюрера и немецких солдат выбрасывались они из горящих окон и с балконов”.
Мурановская площадь. Группа повстанцев, вооруженная лучше других, пробилась на “арийскую” сторону и объединилась с подоспевшими польскими патриотами. Сто двадцать бойцов с тремя винтовками, двенадцатью револьверами, сотней гранат и даже с пулеметом грозили выплеском восстания за стены гетто, и Струп немедленно уничтожил заразу. В бою с немцами двадцать четыре человека погибли, часть попала в плен, часть сумела разбежаться. Но не раз еще искры еврейского бунта вспыхнут на улицах Варшавы: то “пятерки” БОЕ по ночам покоряют стену, чтобы снаружи гетто прикончить фашистский патруль, то еврей, выловленный в толпе варшавян, отстреливается такого прежде, до восстания, не бывало.
28 апреля с территории немецких фабрик на Лешно, нестихаемо горящей несколько суток, польские коммунисты по согласованию с местным командованием БОЕ вывели в город сорок повстанцев. Они в муках одолели залитую водой канализацию, после чего двое, Регина Фюден и Соломон Барчинский, вызвались вернуться за оставшимися в гетто товарищами. Они канули под землю и пропали навсегда. Боевик Леа Корн тоже пошла обратно в пылающее гетто, чтобы спасти семерых раненых.
Струп, разъярясь утечкой повстанцев, приказал взорвать обнаруженные выходы из гетто и несколько канализационных отсеков. Следующую эвакуируемую группу боевиков у выхода из канала уже ждали немцы. Схватка, стрельба, последний патрон, последний труп...
Так, за днями дни, набралось двенадцать суток, а восстание продолжалось и штаб командовал, хотя связь между пунктами боев ослабела, и бункеры организованно оборонялись, и на улицах, днем немецких, ночами властвовала БОЕ.
30 апреля повстанцы, среди которых отличились Вайншток, Гольдштейн и Ламберт, подожгли немецкие военные склады. Почуять бы нам в том пламени предвкушение костра, которым ровно два года спустя возгорится труп издохшего фюрера!
Праздник - да не нам.
Нам - Красный Первомай, день всемирного братства тружеников. Пойдем, мой слушатель, я покажу наше Первое мая.
Спустимся в бункер к боевикам, они ночью начали отмечать праздник, атакуя гитлеровские патрули. Сейчас у них торжественное собрание. Смотри, как забавно они принарядили свои лохмотья цветами из красных тряпок, у маленького Пини, утонувшего в трофейном кителе, красный лоскут на груди соседствует со значками СС - смешно, да? Только некогда смеяться, надо успеть выловить в радиоприемнике московскую передачу,
а потом выслушать доклад Шахно Файнгольда. “Наша борьба несомненно будет иметь огромное историческое значение не только для еврейского народа”, - скажет нам старый коммунист, после чего мы споем “Интернационал” и привычные слова “это есть наш последний и решительный бой” откроют здесь тебе свой точный смысл.
Чем завершить наше гуляние? Конечно, боем. Первого мая боевики подожгли вражеские склады и конюшни, убили трех немцев на Налевках, ни один бункер в тот день не сдался Струпу, при погрузке схваченных евреев один из них трижды выстрелил в полицейского офицера, еще какой-то еврей на глазах у немцев выкрал из канализационного люка заложенную ими взрывчатку.
В стране, которая зовется страной рабочих и крестьян, пролетарский праздник Первого Мая отмечают два дня. На Францишканской улице, в доме номер 30, мы праздновали три дня. Три дня - в дыму и крови.
Я была в числе боевиков, отступивших сюда с других участков гетто. Большой бункер вместил остатки групп Герша Берлинского, Юрека Блонеса, Марка Эдельмана, Юрека Гриншпана, Эноха Гутмана и несколько сотен мирных жителей – нам выпало их защищать.
Немцы начали гранатами, мы ответили пулями, отвлекая немцев от другого выхода из бункера: оттуда за спины нападающих вылезли наши и Дебора Баранувна метнула гранату. В первой схватке немцы потеряли двоих, но завалили взрывами вход в бункер. Мы выбрались через второй лаз и начали бой снаружи. Немцы отступили, потом явились снова. Они поливали огнем разрушенные дома, развалины огрызались выстрелами. На верхнем этаже сгоревшего здания Абрам Эйгер занял выгодную позицию, его окружили, кричали “Сдавайся!”, он отвечал руганью и пулями до последнего дыхания. Геройски дрались Сташек Брилянштейн и подросток Люсек Блонес. Загорелся дом, где засел ветеран Абрам Диамант, но не изменяли ему ни глаз, ни рука, он бил без промаха, пока раненый не рухнул в пламенеющие руины.
Первое мая окончилось отступлением немцев. Наутро они вернулись с большими силами. Мы их снова отбросили ценой многих потерь, погиб Юрек Гриншпан, тяжело ранило Эноха Гутмана. А третьего мая они применили газы. Мы забаррикадировали вход камнями - они прорвались. Мы все, Зигмунд Папиер и Дебора Баранувна и четырнадцатилетний Шанан Лент и Ципора Лерер и остальные боевики - все бились до конца, дрались врукопашную, гранатами, ножами, камнями, зубами, обессилевшие стреляли, держа пистолет обеими руками, ярость женщин поразила самого Струпа. Немцы не вывезли отсюда никого. Половина боевиков погибла, остальные перебрались кто в бункер поблизости, кто в центральный бункер БОЕ на Милую, 18.
Милая, 18. Малованчик, Кулас, Исер-Сруль и другие аристократы еврейских низов приложили здесь свои вольные руки, соорудив большое подземелье, которое теперь заполнили четыреста человек. Здесь находились примерно сто бойцов, испытанных прежними боями, - цвет еврейского подполья, здесь разместился штаб восстания во главе с Мордехаем Анелевичем, здесь были ближайшие его друзья и любимая Мира Фухрер, он питался их поддержкой и питал их своей выдержкой.
Повстанцы разделили бункер на части, названные в память о местах смерти “Треблинка”, “Травники”, “Понятов”, “Пяски”, “Гетто”. Жили дружно, в образцовом порядке, свободные минуты занимала политика, иногда - споры, часто - песни. Коммунисты пели свое, сионисты свое, а вместе пели “Эс брент” (“Горит”) - гимн гетто на слова краковского поэта Якуба Гебиртига.
Центральная база. Отсюда тянулись нити к боевым позиция восстания. Тут докладывали связники, тут совещались командиры, сюда шли донесения, отсюда - боевые приказы и письма на “арийскую” сторону, к руководству польского подполья и за границу.
С первых минут восстания Струп охотился за руководством евреев. Не раз в своих ежедневных рапортах он докладывал, что захватил “главарей”, но то ли ошибался, то ли врал – бункер штаба никак обнаружить не удавалось, захваченные евреи не помогали, даже попытка использовать группу бездомных детей не получилась: дети бункер не выдавали, пытались убежать и погибли как бойцы.