Зная, что лис немедленно пойдет ее искать, Чернушка залегла в вырубке, недалеко от скалы, в которой ее запер Прихода. Она была неспокойна, ей не сиделось на месте. Через час она пошла к скалам. Пройдя под ними, она спустилась по синеющим обрывам, отыскивая место для нового логовища.
Среди гранитных камней было сыро и прохладно, и, хотя удобных логовищ здесь встречалось сколько угодно, Чернушка миновала их и вышла в большой дол, где жила ее мать. Она хотела увериться, что старой лисицы нет поблизости, и осторожно двинулась по густому лесу.
Нос ее учуял запах падали. В глубине дола в зарослях кизила Чернушка увидела труп своей матери. Старая лиса умерла зимой от болезни или раны. Тело ее высохло, вокруг валялись клочья шерсти.
Вечером Чернушка вернулась и залезла в тесную и влажную нору, где она родилась.
Логово матери состояло из лаза, который внутри расширялся и доходил до подземной скалы. Там было суше, несколько корней свисало с земляного потолка. На полу еще сохранились остатки перьев и шкур, которые натаскала старая лиса.
Чернушка улеглась на них и спустя несколько часов родила четырех лисят.
Это были беспомощные создания, похожие на востроносеньких мышат; их почти не было видно в густой шерсти на брюхе матери. Чернушка вся отдалась материнским заботам, держала лисят у сосков и, когда они сосали, блаженно закрывала глаза.
Ночью лис отыскал логово. Чернушка подняла голову и заворчала. Лис понял, что произошло, и удалился. Через два часа он притащил еще теплого окровавленного дрозда. Оставив его в норе, он снова отправился на охоту. Чернушка не дотронулась до пищи. Четыре «мышонка» вызывали в ней такую нежность, что ей было не до еды.
19
Сутки Чернушка не отходила от малышей ни на минуту. Материнство наполняло ее таким блаженством, что она просто обмирала, ощущая, как копошатся у нее на брюхе маленькие слепые комочки. Хотя в норе было сыро, лисята от этого не страдали — их согревала Чернушка.
На второй день она подошла к выходу из норы и нашла там кучу еды, оставленную лисом. Кроме мелких птичек, там было несколько мышей и полуживая сойка. Сойка глядела на нее своими серыми, застывшими от ужаса глазами, и Чернушка поскорее перегрызла ей горло и слегка заморила червячка. Съев сойку, она тут же вернулась к слепым лисятам, которые расползлись по норе в поисках ее теплого тела.
Весна наполняла лес ароматом новых листьев, река постепенно, словно в изнеможении, спадала и входила в берега; ветви ив склонились над омутами, в которых суетились юркие усачи — искали место, где им метать икру. По шоссе проезжали телеги, легковые машины, грузовики. Фокасинов давно уже вышел с лопатой поправлять дорогу. Голоса людей, тарахтенье телег и рев машин весь день оглашали ущелье, а Чернушка по-прежнему жила в своей темной норе. Лишь иногда она выбиралась из нее, бежала на дно лога и жадно лакала воду.
Лис регулярно приносил ей свою добычу и покорно оставлял ее у входа в нору. Внутрь Чернушка его не пускала, боялась, что он съест детей. Но когда у них прорезались глаза и они начали вставать на свои тоненькие ножки. Чернушка стала впускать в нору отца, и дождливые дни он проводил со всем семейством.
Лисята начали играть — сперва с хвостом матери. Хвост ходил из стороны в сторону, и лисятам это представлялось очень забавным, они его подстерегали и кидались на него; потом стали играть между собой. Глаза, которые позже должны были стать желтыми, сейчас были синие, а непомерно большие уши делали лисят очень смешными. Уши росли быстрее, чем все прочие части тела, и все больше торчали над их широкими лбами, и лисята то и дело старались их почесать. Не менее забавными были и длинные мордочки, остренькие и тонкие.
С каждым днем лисята становились проказливее. Им уже не хотелось сидеть в тесной норе, и они начали делать попытки выглянуть из нее. Но внешний мир пугал их. Высунув голову из норы, лисенок замирал, усиленно шевелил своими большими ушами и моргал младенчески синими глазами. Дальше он не решался ступить и шагу. Чернушка позволяла детям ходить по норе, где им хочется, но, когда кто-нибудь из лисят слишком долго задерживался у выхода, она звала его назад, а самых непокорных брала в зубы и водворяла обратно.