К середине августа она совсем забыла своих детей. Днем жара становилась нестерпимой, скалы накалялись, из лесу тянуло сильным запахом преющих листьев, но в глубоком тенистом логе было прохладно. Утром сытая Чернушка приходила в лог, устраивалась под скалой, обросшей зеленым мохом, устало растягивалась и блаженно дремала. Иногда от избытка сил она играла собственным хвостом. Шерсть на ней перестала вылезать, уже появлялась новая, по-прежнему грязно-серого цвета, а рыжие брови становились все ярче. Она окрепла и начала толстеть.
Трое лисят боялись матери и грызлись между собой. Каждый определял для себя область, где он будет жить и где охотиться. Чернушка отогнала их уже далеко от родных мест.
Однажды вечером ей повстречался в поле самый крупный лисенок, и она гналась за ним до самой сторожки. Во дворе сидел Фокасинов и пел при тусклом свете луны. Перко услышал шум в лесу и залаял. Чернушка бросила лисенка и вернулась назад. Лес спал. Над ним мерцали крупные августовские звезды. Чернушка пошла в поле. Стерня была еще теплая, звенели цикады.
Отсюда видно было большую часть ущелья. На мрачные вершины и дремлющие леса лился лунный свет. Далекими и словно незнакомыми казались места, в которых она провела год своей жизни со всеми его бедами и муками. Тут ей было суждено жить и дальше — кто знает, долго ли, может быть, и не очень долго, если Приходе удастся ее убить.
Чернушка посмотрела на равнину, где поблескивали огоньки деревень, и пошла к ним своим вкрадчивым, бесшумным, змеиным ходом.