За рекой в густом лесу, окрашенном румяной зарей, раздавался заливистый визг, постепенно переходящий в яростный лай. Эхо подхватило собачьи голоса, ударило их о скалы, и они слились в продолжительном отзвуке. Потом Чернушка четко различила голос одной собаки от тонкого дисканта другой. Гоньба сама собой пошла быстрей: лес огласился лаем, и по всему ущелью, по всем ложбинам и оврагам эхо разнесло пронзительный собачий лай.
Через несколько минут преследуемая дичь спустилась ниже. Лай разбудил Фокасинова и всполошил Перко.
— Видать, начали охоту, — громко сказал дорожный мастер, выйдя из сторожки в одной рубахе и почесывая спину. — Вот гонят! Это я понимаю! Колокольцем заливаются.
Восхищенный прекрасными гончими, он не выдержал и поддал свое: «У-у-у, ату, ату-у-у!»
На белое полотно дороги выскочила рыжая лиса. Лишь на миг сверкнула она своей великолепной шкурой и тут же исчезла по другую сторону шоссе. Фокасинов распалился, закричал что есть мочи, стукнул кулаком по ладони. Ему показалось, что именно эта лиса крала у него кур.
— Эх, только бы ее убили, только бы убили! — повторял он, ударяя в ладоши.
Лиса попробовала сбить собак со следа на шоссе, но не смогла и вернулась в лес.
Фокасинов сел на скамейку, решив дождаться выстрела. Ждал долго, пытался отгадать, где лиса набежит на охотников. Взошло солнце, иней стал таять. Собаки смолкли. В ущелье воцарилась обычная тишина.
— Кончено дело, след потеряли! — с сожалением сказал Фокасинов и пошел на работу.
Чернушка все это время слушала гон. Своим тонким слухом она улавливала бешеную злобу гончих. В их неистовом лае была безграничная ненависть к преследуемому зверю. Пока лай не утих, Чернушка пряталась под сучьями. Хотя она и понятия не имела о том, что происходит в лесу, она знала, что этот лай означает смертельную опасность.
Фокасинов вернулся в три часа дня. Он трамбовал дорогу и страшно устал. Бросив лопату на траву, он принялся варить похлебку из помидор.
Перко залаял. Во двор сторожки вошли два охотника. Один из них, невысокий и круглолицый, в заячьей шапке, сдвинутой на затылок, вел на поводке тощую собаку с выступающим позвоночником, маленькой головкой и изогнутым, как сабля, хвостом. Она устало шла у ноги хозяина, семеня своими тонкими сбитыми лапами. Другой, совсем еще молодой человек, одетый по-городскому, был подпоясан красным патронташем и ружье свое нес по-солдатски, на плече.
— Здравствуй, Панталей! — поздоровался старший и поднес руку ко лбу. — Похлебку варишь? В самое время пришли.
— Здравствуй, Прихода, — неохотно ответил дорожный мастер и повернулся к гостям: — Где ваши зайцы?
— Нету. Собаки подняли одних лисиц. Много их в этом году. Столько просек обшарили, ни одного зайца не подняли, — сказал молодой.
— Зайцы по краю поля, — заметил Прихода.
— Хоть бы один попался — для затравки!
— Они по краю поля. Дядя Йордан в этих делах разбирается, никто только слушать не хочет! «Пойдем, говорит, на вырубку». Пастухи, видишь ли, сказали ему, что там зайцы кишмя кишат. Чушь!
— Да это точно, только сейчас слишком сухо, — сконфуженно пробормотал молодой.
— Позови Арапа! — приказал Прихода, приставив свою длинную двустволку к стволу сливы и сердито дернув гончую, вокруг которой, виляя хвостом, увивался метис.
Молодой человек позвал свою собаку:
— Арап, ко мне!
— Чего же вы лису не убили? — спросил Фокасинов. — Я видел ее — на шоссе выходила. Хороша лиса, огневка!
— Шкура у них сейчас никудышная, — сказал Прихода и сел к очагу, скрестив ноги по-турецки. На босых ногах его были резиновые царвули.
— Хм, шкура! Да она у меня пятнадцать цыплят сожрала! Я уж решил, вы ее убьете, час целый ждал выстрела. Разве ж это дело! — рассердился дорожный мастер.
— То ли сожрала, то ли нет, — сказал Прихода, подняв левую бровь и озабоченно взглянув на свою гончую.
— Как нет? Вру я, что ли?
— Кто тебе говорит, что врешь. Просто неизвестно, сожрала их эта лиса или другая. Здесь их по меньшей мере десяток.
— Что ж, я не видал ее? Тоже скажешь! Убей ее, вот тогда скажу тебе: молодец! Шкура, говоришь, никудышная. Потому и говоришь, что убить не можешь!
— Панталей, — обиженно возразил Прихода, — я слов на ветер не бросаю. Спроси вот учителя, она ведь три раза на меня выбегала. Если бы я только захотел, я бы из нее решето сделал!
— Точно, — подтвердил молодой.
— Я-то радовался, что вы меня от нее избавите, а они — шкура никудышная!
— У каждого свой интерес, Панталей, — примирительно заключил Прихода, прикуривая сигарету от уголька.