— Ну, уж прямо так? — благодушно пробасил Андрей Сергеич.
Ему по его природе не было свойственно то, что можно изящно назвать трагическим восприятием действительности, и он не любил погружаться в эти ощущения. Хотя отнюдь не витал в облаках. Просто, вероятно, раз и навсегда — ещё подростком, в первые годы революции — понял сам или, быть может, с помощью родителей, что «такова селявИ», её не изменить, а потому не стоит тратить силы и время на бесплодные сетования; и если уж не умеешь, не хочешь или не решаешься действовать, то куда лучше и умнее использовать предоставленную тебе жизнь на другое: на более полное знакомство с нею — с её изломами и траекториями, вызовами и возможностями; а также с морями и сушей, с животными и растениями, и с людьми (причём, не только с мужчинами). И со многим ещё…
Таким, во всяком случае, казался мне в ту пору Андрей Сергеич, и он нравился мне. Но я таким, как он, быть не мог, а потому подхватил слова Алексея и сказал:
— И как оно там, в этой банке?
Алексей не принял шутливой интонации, он остался серьёзен, отодвинул от себя гранёный стакан с коньяком и проговорил:
— Верьте, нет, а русским здесь никакого житья!
— Ну, ты хватил! — сказал Андрей Сергеич, а я прибавил, что так называемые коренные жители жалуются на то же самое.
— И правильно, — согласился Алексей.
— Выходит, никому нет житья? — попытался уточнить я, а оптимист Андрей Сергеич постарался утешить нас обоих, заметив, что «пауки в банке» не пьют столько вина и не съедают столько шашлыков зараз, уснащая их многометровыми тостами.
Алексей, по-прежнему не улыбнувшись, глотнул из стакана, закусил конфетой, сморщился, как от кислого, и произнёс:
— Мы тут о собаках заговорили. — Он взглянул на меня. — А у них намного лучше, чем у людей. Нет, скажете? Они, если враждуют, дерутся, лаются, то из-за понятных вещей — жрать нечего, потомство заделать надо, ну, и характер дурной тоже у них может быть: не все, как ангелы… Только никогда не бьются насмерть из-за того, что разной породы: что у одних шкура мягкая, а у других жёсткая; что уши торчком или висячие; хвост или нос длинней или короче, коричневый или чёрный…
Мне пришлась по вкусу эта сравнительная «антропо-фауно-логия». Да, общение с животными заметно обогащает, всё-таки, «хомо сапиенса»!
Алексей продолжал со знанием дела развивать свою мысль — видимо, ему самому понравилось то, что он говорил:
— Чтобы фоксы и пудели, например, подрались из-за своей национальности, из-за того, что породы разные, — да ни за что на свете! Или там колли с эрделями… А у нас…
Андрей Сергеич разговора поддерживать не стал, хотя, я видел, ему тоже нравились рассуждения гостя, и если и был он чем-то недоволен, то совсем другим — поскольку сам любил поговорить и порассказать, только не об изъянах и ущербности человеческого общежития, а о куда более определённых и милых его сердцу вещах: о плавании по морям и океанам и связанных с этим событиях — подлинных или блестяще придуманных. Совсем как в его знаменитой тогда книжке «Приключения капитана Врунгеля».
Завладев, наконец, трибуной, он поведал нам немало любопытного о современной детской литературе и о тех, кто к ней, так или иначе, причастен. При этом, как всегда, был далёк от умысла хвастаться собственными успехами, а также обширными знакомствами с широко известными (и мало известными) писателями, не говоря уж о том, чтобы сообщить слушателям какие-нибудь жареные факты из их личной жизни или осуждать за что-либо. Подобной страсти в нём не наблюдалось. Упоминание об этих людях бывало ему нужно лишь для развития сюжета или для иллюстрации события и выглядело в таком роде: «…Когда мы ездили на Дальний Восток с Носовым и Яшей Акимом…», «А Маршак говорил по этому поводу…», «Но Корней Иванович ответил так…», «Лагин тогда как раз своего „Старика Хоттабыча“ издал…», «…Алексей Николаевич Гарри… он читателям мало известен… мой друг… адъютантом у Котовского в его кавалерийской бригаде побывал. Во время Гражданской… Потом журналист… А в тридцатых сослан был, в низовья Енисея…» Это была, пожалуй, чуть ли не самая «серьёзная» подробность, какую Андрей Сергеич счёл возможным сообщить из личной жизни своих друзей и знакомых. Уточнять и комментировать он не стал, а перешёл к рассказу о плавании с Алексеем Гарри по Енисею…
Окончив очередную порцию рассказов о событиях своей полнокровной жизни, Андрей Сергеич спросил, наконец, у пригорюнившегося Алексея, что же тот пишет в свободное от лечения чумки время и что принёс нам.
Это оказался рассказ — «с участием собаки», как выразился автор, и попросил честно высказать наше мнение и дать совет, куда с этим можно обратиться, чтобы напечатали. Если вообще можно… Он показывал уже здесь кое-где, а ему говорят: не о том пишешь…