Всего радостнее мне было бы услышать, что я написал книгу.
Книгу? А где книга? Какая она?.. Как гласит горская пословица: «Был ли мальчик?»
Сомнения одолевают меня. Не рассказываю ли я то, что все уже слышали много раз? Я задаю себе вопрос, который задал мне один старый горец: «А знаешь ли ты, за что Каин убил Авеля?..»
Так нужно ли мне писать книгу?
Я вспоминаю слова другого старого горца: «Не могу молчать».
Нагружу-ка вас ещё некоторым количеством печатных строк — про «имама» и его собственными.
Тот же любвеобильный автор пишет в той же газете, что «…ещё при жизни он стал высочайшей литературной вершиной…» Что «…делал всё по-настоящему… как не смог бы сделать никто другой…» И дальше: «Его нежная любовь к супруге и дочерям… стали притчей во языцех…» И, наконец: «Его творчество будет необходимо Дагестану, России и миру во все времена…»
Ну, что сказать? Мило, трогательно, однако несколько — как бы это поаккуратней выразиться? — гиперболично.
Так же гиперболичен частенько бывал сам имам, когда выражал — устно или письменно — свои сокровенные чувства по отношению к властям предержащим.
«…Я прочитал от буквы до буквы долгожданную программу КПСС… Это Программа построения самого счастливого коммунистического общества. Это Программа нерушимого братства людей. Будущее народа — коммунизм. Почётная задача писателей — высокохудожественно отобразить строительство коммунизма, запечатлеть образы строителей коммунизма, новых людей…»
Хотите ещё немного «измов»? Пожалуйста. «…Центральный комитет нашей партии и товарищ Хрущёв неоднократно указывали нам направление… В его словах заключён смысл всей нашей работы… Наш лозунг — вперёд к коммунизму… В наших руках испытанное оружие марксизма-ленинизма. Наша цель ясна, наша дорога начертана нашей партией, мы пройдём по этой дороге и создадим произведения, достойные нашей великой коммунистической эпохи…» «Высшее назначение литературы и искусства, — цитирует он Хрущёва в назидание, видимо, себе самому и прочим сочинителям, — поднимать народ на борьбу за новые успехи в строительстве коммунизма…»
Не знаю, как у вас, кто сейчас читает всё это, а у меня гелиевая паста стынет в ручке, которой переписываю тоскливые, аморфные словеса!..
Так что ещё сказать? Да, он лирик; да, незаурядный поэт; да, сделал, наверное, немало хорошего некоторым людям; да, преданный супруг… Но что мне основательно мешает, помимо наследственного скепсиса, согласиться со всем этим и встать чуть ли не в один ряд с его «фанатами», так это чрезмерная сцепка «имама» с властью, превосходившая все мыслимые для творческой личности пределы и включившая его в правящий элитный круг.
Мне скажут, быть может, что и Гёте был тем, кого следует назвать «царедворцем», и Моцарт ублаготворял своей музыкой царственных особ, и Ломоносов с Державиным были вполне благомыслящими персонами, но… Но, во-первых, когда это всё было, а во-вторых — живи я в те времена (даже за чертой оседлости), возможно, и к ним у меня нашлись бы свои претензии…
Но вам, наверное, не терпится узнать, чем закончился визит «имама» к Томиле? А ничем. Пришёл, посидел, поговорили. На меня он почти не глядел, а когда встречались взглядом, ни раздражения, ни, тем более, злости я не обнаруживал. Потом он пригласил нас в ресторан, мы дружно отказались — что вызвало лёгкое недовольство. Вскоре после этого он ушёл. Вот, собственно, и всё… Да, чуть не забыл! Помните мою неудачную шутку насчёт того, не придётся ли мне пробыть в номере Томилы до утра? Так вот, ушёл я под утро…
Доказательством того, что «имам» нисколько не обиделся, явилось и то, что по его «наводке» меня вскоре пригласили на встречу с одним из трёх братьев-композиторов Покрассов для обсуждения, не смогу ли я предложить какие-либо свои тексты для его песен. Сразу скажу: творческого содружества у нас не получилось — мой заряд патриотизма был, видимо, намного ниже покрассовского; однако музыку братьев (Даниила и Дмитрия) я знал с детства и даже временами не без удовольствия напевал самому себе: сперва написанную ими ещё в 1920-м году песню со словами «Мы красная кавалерия, и про нас…», а позднее более мелодичную «Утро красит нежным светом…», а также «Если завтра война…» (Совсем недавно я даже положил на мотив этой песни слова, прославляющие моего близкого друга, писателя Льва Дугина, и получилось: