На сей раз говорившего услышали, потому что молодой, с густой шевелюрой, ответил:
— Что делать? Сменить репертуар.
Но рассказчик обиделся.
— Легко говорить! Вам бы так звонили. Она лично… чуть не плакала, когда мне жаловалась… Ну, сообщила, конечно, куда следует — его засекли и…
— Высекли, — опять высказался молодой.
— Таких стрелять надо, — проговорил мрачный большеголовый.
— Или руку правую рубить, — весело предложил ещё кто-то из мужчин, прожёвывая котлету.
— Не поможет, — сказал молодой. — Он левой набирать номер будет.
— Как вам не совестно, — взволнованно проговорила женщина, которую я посчитал глухой. — Где ваша гуманность? Воспитанность, наконец?
— Гуманность и воспитанность сейчас, — произнесла не очень красивая, старая женщина, — это когда порицают людоеда за то, что он ест гуляш из человечины руками, а не вилкой. И салфеткой не пользуется.
— Всё потому, — вздохнула первая, — что не стало ни совести, ни веры. Все грубят, хамят…
— Как писал Фёдор Сологуб, — продолжила её соседка, — помните?
Это он о временах Дон-Кихота, не волнуйтесь, — добавила она, адресуясь к левому торцу стола. — О мрачном испанском средневековье… Мережковский в начале двадцатого века в статье «Грядущий хам» тоже не оставил без внимания…
— А ещё случай был… — вдруг поспешно заговорил благообразный старик. (Впоследствии я узнал, что это Николай Николаевич Гусев, последний литературный секретарь Льва Толстого.) — Очень забавный случай… Некий украинский дворянин, ярый собиратель старинных предметов, разыскал где-то на Полтавщине одну штанину Мазепы. С превеликим трудом удалось найти и вторую. Представляете радость коллекционера? Но вскоре ему и третью штанину предложили! А? Смешно, верно? Его звали… минуточку… да… Тарновский. Василий Васильевич. Сестра его, между прочим, Людмила Васильевна, была прототипом глинковской Людмилы, из оперы…
Все вежливо посмеялись. Или почти все.
— …Прозаик писал про заек, а прохвост — про хвост, — внезапно сказал усатый: просто так — чтобы что-то сказать.
— А прораб про рыб, — добавил молодой, но усатый вызова не принял и начал о другом.
— Читали, — спросил он, — в последней книжке журнала «Новый кумир» Заболтаев опять воспоминания свои печатает? С блеском написано, как всегда, но… нельзя же так об известных людях… Я знал многих лично. Хотя бы возьмите, как он о Корицком, о Котлове. Все они, что ни говорите, внесли свой вклад…
— Корицкий и Котлов плохие местечковые поэты, — изрёк большеголовый и шумно выпил компот.
Женщина с заметными следами былой красоты, справа от меня, вздохнула и отчетливо произнесла:
— Не убили в своё время, теперь придётся мириться с их посмертной славой.
— Вот-вот, — резко сказал большеголовый, — пойте с чужих голосов. Посмотрим, как вскоре запоёте.
Женщина снова вздохнула.
— Я уже стара, чтобы бояться. А вы… про таких говорят: писатель в штатском.
Мужчина не обиделся, даже вроде бы согласно кивнул.
— Не только в штатском, я и в военном был. И не на ташкентском фронте, как некоторые.
— Страшно с вами, — сказала женщина при всеобщем молчании. — Как повезло Пушкину и другим: не дождались вас. Вы бы им многого написать не дали.
— Особенно, басни, — сказал молодой. — Про то, как моськи лают на слонов.
Не очень красивая старуха вновь заговорила стихами:
Все вздрогнули, потому что большеголовый стукнул кулаком по столу.
— Надо всем смеётесь! — закричал он. — Смотрите, не просмейтесь! Ваши кумиры… мы знаем, кто они…
— Правда, нельзя так, — сказал усатый непонятно про что.
Благообразный старик проворно поднялся из-за стола.
— Благодарю, товарищи. Пойду передохну после принятия пищи.
— И я поплетусь нетленку дописывать, — сказал молодой. — Спасибо, извините за компанию.
Все начали расходиться из столовой. Не очень красивая старая женщина подошла ко мне и сказала:
— По-моему, мы встречались с вами. Ваше имя Юра?
Я вспомнил: недавно Юлий Даниэль повёл меня в гости к своим знакомым — пожилой переводчице и её дочери (кажется, влюблённой в него). Там я и видел женщину, подошедшую сейчас ко мне (её зовут, по-моему, Раиса Абелевна), а также другую, по имени Майя. Я упоминал уже о ней — она молода, похожа на Элизабет Тейлор, которую я видел в каком-то трофейном кинофильме, и у неё муж с двойной фамилией. Майе, кажется, понравился Юлька. Впрочем, если быть точнее, то сначала он, используя своё излюбленное выражение, «прикипел к ней душой», а уж потом и она ответила ему взаимностью. (Всё это я узнал намного позднее, когда их отношения вылились для Майи в семейную драму. Для Юлия — нет: в это время он находился уже довольно далеко от всех нас, так называемых вольных людей.)