* * *
Когда б не ты, метался б я
Без воздуха, в тюрьме;
Когда б не ты, купался б я
По маковку в дерьме…
Когда б не ты, кидался бы —
В Европу где окно?
Когда б не ты, болтался бы,
Как в проруби «оно»…
Когда б не ты, развиться бы
Мой скромный дар не смог:
Порочная девица бы
Меня скрутила в рог…
Когда б не ты, остался б я
С любовью не в ладу,
Но с ней теперь спознался я
И с ней — куда? — иду…
* * *
…А мне метаться нет резона
И от добра искать добро:
Доволен ролью пи-мезона
Я при тебе, моё ядро!..
Но вот в мелодии сюиты начинает исчезать разухабистость, появляется более серьёзная тональность.
* * *
…Сколько было встреч и прощаний,
Сколько писем из разных столиц;
Сколько жестов, слов, обещаний,
Сколько прежних и новых лиц!
Сколько всяческих посиделок,
От которых наутро мутит,
Сколько литературных поделок,
За которые гложет и стыд!..
Но сказалась, видно, закалка:
Средь «упорной борьбы и труда»
Стала веткой голая палка —
«Кап, — сказал я, — иди сюда!..»[1]
Он сейчас под берёзой в Голицыне,
Ну, а я суечусь пока
И, как прежде, с тайной милицией
Расхожусь во мненьях слегка…
Антураж мы сменить хотели,
Но куда от себя умчать,
Коль краснеет в душе и на теле
Наша Каинова печать?..
И сажали кого-то в тюрьмы,
Ну, а кто-то намыливал хвост…
Мы ж хлебали всё ту же тюрю
Под ухмылку всё тех же звёзд…
Что ж скрепляло нас в эти лЕта,
Облегчало жизненный тур?
Я отвечу: главное — это
Та «лямУр», что была «тужУр»!..
А вот, помнишь, — на перелом твоей стройной ноги:
Не пАхнуло б дело больницей,
Справляла б не там юбилей,
Когда бы жила за границей,
Среди Елисейских Полей;
Когда бы ходила по ПрАдо,
Альпийский бы зрела пейзаж —
Тогда и больницы не надо,
Не нужен ни гипс, ни массаж…
Но мы ведь с тобой патриоты,
И даже в небесном раю
Мы стали б до боли, до рвоты
Оплакивать тачку свою…
Пусть кость перебита отчасти,
Давленье приносит беду,
Но есть и здоровые части —
Они ведь ещё на ходу…
Вторгаются нотки отчаяния:
Я, неверующий, неверящий,
Об одном Тебя, Боже, молю:
Ты, все наши поступки мерящий,
Указующий путь кораблю;
Ты, в чьей руце и смерть, и здравица,
Различающий правду и грим,
Помоги мне с одним лишь справиться —
С раздраженьем жестоким моим,
Что направлено чаще на ближнего,
На того, кто мне ближе всех;
Сколько сказано, сделано лишнего —
На душе неизбывный грех.
Сам себя ни за что не помилую,
Хоть мой ближний прощает мне,
Отдаю свою душу хилую —
Пусть горит на высоком огне!..
Но, пока по земле я шастаю,
Помоги лишь немного, Ты:
В чашу жизни мою несчастную
Влей хоть капельку доброты —
Чтоб греховным своим упущениям
Мог я крикнуть под занавес:
«Сгинь!»
Чтоб она одарила прощением
Все мои прегрешенья.
Аминь!
И ещё одно обращение «наверх».
* * *
Никаких здесь туманных значений —
Говорю всё, как есть, напрямки:
Пусть она проживёт без мучений,
Без обид, без потерь, без тоски…
Как на исповеди, говорю я:
Всё готов, что угодно, отдать,
Чтобы долго ещё поутру я
Мог улыбку её увидать;
Услыхать: «Как спалось? С добрым утром…»
Взгляд усталый поймать налету —
И поплыть на судёнышке утлом
В новый день и в его маету…
Только тщетны все эти старанья,
Хоть порыв мой, поверьте, высок:
Как свирепая рыба-пиранья,
Отдираю от жертвы кусок
И танцую жестокий свой танец —
И страдаю, и мучаюсь сам:
Ведь по сути я вегетарьянец,
А кровища течёт по усам.
Лишь ночами себя заклинаю,
Проклинаю, песочу, браню,
В обещанья сто раз пеленаю,
Угрызеньями дух бороню;
Лишь ночами я не плотояден,
Лишь тогда моя совесть жива,
А душа вся казнится от ссадин,
И во тьму обращаю слова:
«Забери от неё все боли
И мою надели ими плоть!..»
Ох ты, поле моё, био-поле,
Кто поможет тебя прополоть?