Появлялся в её жизни и красивый морской офицер, с кем она познакомилась самым банальным образом: на юге, в доме отдыха. Он звал её переехать к нему в Ленинград, но она не могла оставить мать, да и уезжать из Москвы не хотела.
О своей почти невольной связи с одним литературным критиком она стеснялась говорить даже мне, потому что его жена была её близкой подругой. Впрочем, если рассматривать категориями греха, то на Полине его намного меньше, поскольку вся инициатива исходила исключительно от мужчины. Он буквально преследовал её, открыто ревновал, устраивал полупьяные скандалы, которых я был свидетелем…
Однако уже несколько лет назад в её сердечных делах наступило некоторое успокоение. И принёс его ещё один художник-иллюстратор, по имени Володя. Он был немного моложе её, непьющий, как метранпаж, и со спокойным характером, как у моряка-офицера. Они стали жить у него, с чем мать Полины постепенно смирилась, перестала жаловаться на одиночество и никаких лозунгов, даже виртуальных, не вывешивала.
Но однажды…
Однажды, в очередной раз заглянув к Полине на работу, я увидел, что на ней просто лица нет. На мои расспросы отвечать не стала — сказала, не может ничего говорить здесь, в редакции, и предложила встретиться после работы.
Из того, что услышал от неё тогда, за ресторанным столиком, и что неоднократно слышал потом, я сложил нечто вроде новеллы, которую и предлагаю…
ЕЁ КОМАНДИРОВКА, или ВСЕ МУЖЧИНЫ ОДНИМ… МАЗАНЫ
В вагоне пахло, как всегда, кислым табачным дымом — словно из ополоснутой металлической пепельницы. У Володи была такая на письменном столе — рыжая, с тёмными разводами, как начавший портиться апельсин…
Командировки случались у Полины редко, и она любила их: порою сама просилась, когда очень уж тошно делалось. И на этот раз тоже…
Она стояла в коридоре, смотрела, как за окошком проползают улицы, мосты, дома. Поезд ещё не выехал из города, но она не узнавала знакомых мест: город был совершенно чужой — не такой, как из трамвая или троллейбуса…
— Девушка, чего ж вы? Заходите, будьте, как дома…
Это её позвали из купе. «Девушка»… Какие-то девчонки уже несколько раз уступали ей место в метро. Мальчишки, правда, никогда… «Девушка». Слово давно стало просто обращением — так же, как «женщина». Или «мужчина». В старые времена «жрицы любви» так обращались к своим клиентам… «Мужчинка, угостите пивом…»
— Что же вы, девушка?
— Спасибо, я потом, — ответила Полина.
…Французы называют своих официантов «гарсон», в Америке — всех лифтеров — «бой»… «Мальчики»!.. А у «мальчиков» — внуки бегают… По статистике и она уже, наверное, пожилая. Занятное слово — «пожилая»: пожила, значит, повидала на своём веку… Да уж… Сейчас, кстати, мода пошла на пожилых. Даже на старых. Особенно, женщин. Особенно, если с грузным тазом и кривоватыми ногами…
Мысли двинулись по накатанной дорожке, хотя времени с того страшного… нет, скорее, дурацкого, дня прошло уже не так мало. Только вспоминалось отчего-то не то самое, а совсем другое, к ней не относящееся. Вспомнила, как два года назад были они с Володей в хорошем санатории от газеты «Известия», сидели там за одним столом с парой: ей лет семьдесят, не меньше, известная артистка, со званиями, регалиями. Многое в жизни перенесла, сама рассказывала: в тюрьмах и в лагерях побывала — мужья у неё крупными работниками были, чуть не народными комиссарами; их сажали, расстреливали, а её — вслед за ними, но до расстрела, слава Богу, не доходило. Зато потом, когда справедливость восторжествовала — как же иначе? — ей и награды вернули, и звание, и квартиру дали. Теперь уважают, ценят, с министром культуры в самых дружеских отношениях — та с ней советуется. Сюда даже отпускать не хотела, потому как вдруг что-то решить потребуется…
Полина слушала её тогда с каким-то горьким удивлением. С жалостью. Она уже встречала подобных людей, но, всё же, не переставала удивляться: сколько почтения, чтобы не сказать благоговения (а может, это просто одна из форм неизбывного, въевшегося в душу страха?) сохранилось у этих страдальцев — к власти и к тем, кто её представляет: ко всем «кухаркам» и «кашеварам», кто, по завету вождя, продолжают управлять государством и понастряпали на своей «кухне» такое, о чём и говорить страшно… Однако те, кто были для них подсобным материалом, продуктами обработки — костями, фаршем, приправами… сердцем, печенью, языком, — они-то что? Где их мозги? Остались в кастрюлях, на сковородках, в печах!..