Господи, при чём тут всё это? Она ведь начала совсем о другом вспоминать.
А с этой пожилой актрисой был сравнительно молодой мужчина (та в разговоре даже похвасталась его возрастом — тридцать шесть или тридцать семь), с приятным лицом и рано поседевшими густыми волосами. Вежливый, предупредительный, всегда заботливый по отношению к супруге, он больше молчал. А она говорила, говорила — о себе, о нём. Полине казалось, что на её месте просто умерла бы от стыда из-за такой разницы в возрасте (её Володя был моложе на пять лет, и то ей это не давало покоя, а тут разница лет в тридцать, но этой женщине хоть бы что…).
Однако вскоре Полина изменила к ней отношение, даже почувствовала уважение за чисто женскую смелость, хотя главное осталось непонятным: как у них и что происходит во время так называемой интимной близости, неужели это ей ещё нужно, а он в состоянии это с ней делать? Она поделилась своими сомнениями с одним близким другом (его звали Юрой), и тот признался, что в дни своей беспечной юности тоже так думал (он был на целый год старше Полины), однако путём неустанного чтения художественной литературы и на основе некоторого собственного опыта пришёл к выводу, что классик был, по существу, прав: любви (в том числе плотской) все возрасты покорны. А также все пСлы — и сильный, и прекрасный…
Но почему сейчас, стоя у окна вагона, Полина (её чаще называли Линой) думает об этом? Ведь то, что было, уже прошло и даже быльём поросло. Или, всё-таки, не совсем?
Почти без волнения (так ей казалось) восстанавливала она в памяти всю нелепую историю… Володя… Альбина Львовна… Пожилая (нет, старая!) приятная женщина. Полная (нет, толстая!), с тяжёлым старческим задом, с седыми волосами, тоже красивыми, как у мужа той старой актрисы; она их даже не красила, не молодилась. Да и зачем? У неё был муж, он опекал её дряхлую мать, и был любовник — тоже отнюдь не молодой человек, фотокорреспондент. В его мастерской и проводила Альбина Львовна бСльшую часть времени, изредка приходила домой проведать мать и мужа, приносила конфеты, апельсины. К Лине она относилась хорошо. Они работали в одной комнате, были откровенны друг с другом, защищали одна другую перед начальством, вместе ходили на обеденный перерыв, в кино. Вместе решили провести и те майские праздники… Три года назад.
Альбина Львовна была не с мужем, а со своим Аркадием, она его называла Кадя; Лина — с Володей…
Начало мая было очень тёплым. Стояла та самая погода, что в метеосводках отмечается всегда раз в семьдесят лет. Они выехали на электричке за город, где уже дымилась листва, похожая на зелёные газовые шарфы, а земля так просохла, что в ней почти не увязали каблуки-шпильки… Много ходили, потом развели костёр, выпили, поели.
Некрасивый, носатый Кадя увлечённо рассказывал про фонари. О том, что первый на свете уличный фонарь появился ровно триста лет назад в Париже, а в Петербурге, к концу царствования Петра, было пятьсот девяносто пять фонарей, и стекло каждого стоило дороже, чем стадо коров… Кадя собирал всё о фонарях — фотографии, описание, историю.
Лина слушала и не слушала его. Она всегда быстро хмелела, и сейчас уже плыла куда-то вместе с дымом костра, и путь ей освещали сперва тусклые масляные фонари, а потом величественные столбы Монферрана с моста лейтенанта Шмидта в Ленинграде.
— …А где наша молодёжь? — спросил Кадя.
Альбины Львовны и Володи у костра не было.
— За хворостом пошли, — сказала Лина, — костёр-то уже гаснет.
Но огню так и не суждено было получить добавочное питание. Он давно потух, а перепуганные и совершенно протрезвевшие Лина и Аркадий всё бегали по лесу и звали спутников.
Потемнели светло-зелёные шарфы на деревьях, стволы берёз и елей сравнялись по цвету, и тогда Аркадий сказал, что нужно идти на станцию и сообщить в милицию.
Они почти бежали по перрону, когда вдруг увидели пропавших: те сидели на лавочке и спокойно жевали мороженое…
С усилием Лина сейчас вспоминала всё это: тусклы и смазаны были картины — не в фокусе, без достаточной резкости. Но одну деталь память сохранила с необычайной отчетливостью: рука с оттопыренным мизинцем, в ней брусочек мороженого, и белые капли медленно падают на доски перрона.