На суше носорог бегал лучше врага, но пловцами они были равными.
На земле он мог подлезать под мамонта, в воде они встретятся лицом к лицу.
Если носорог погрузится в воду, вода ослабит силу его ударов — ему надо на что-то опираться ногами, чтобы удары достигали цели.
А кроме того, он был один против двадцати пяти.
Палеотерий понял, что его ожидает неравный бой. Враги окружали его, плывя с высоко поднятыми хоботами; носорог метался в их кольце и, поднимая из болота нос с двойными рогами, фонтаном выпускал из ноздрей струи воды.
Он попытался вырваться из окружения. Бросился на ближайшего врага. Мамонт спокойно подпустил его к себе и, в тот момент, когда носорог оказался рядом, ударом хобота загнал его под воду.
Палеотерий получил урок гидравлики. Если над водой деятельность мышц проявлялась в полную силу, то под водой она парализовалась. В воде вес животного был ничтожен.
А когда носорог вынырнул, его уже ожидал другой враг, снова погрузивший его ударом под воду.
Носорог умел нырять, оставаясь внизу по нескольку минут, но его организм не был приспособлен к тому, чтобы непрерывно находиться под водой, не имея возможности набрать в легкие воздух.
А враги не позволяли ему ни на минуту высунуться из воды; они все сужали круг, палеотерий беспомощно барахтался между ними, а они без передышки загоняли его своими хоботами под воду. Так сражались они всю ночь напролет, до зари. Наконец палеотерий всплыл брюхом кверху.
Тогда мамонты подняли головы и с торжествующим трубным ревом выбрались из болота, оставив в нем мертвого врага.
Из леса донеслись стоны хилобата, возвещавшего рассвет. Ленивец все еще продолжал стоять, опершись передними лапами о дерево: он так и не сдвинулся с места.
Победоносно разгромив внешних и внутренних врагов общества, загнав обратно в норы таившийся во мраке заговор, их величества пропели торжественный «Те деум»,[3] могучим трубным ревом приветствуя восходящее солнце, а затем удовлетворили свою жажду, напившись чистой речной воды.
Время до полудня они посвятили заботам о своем цивильном листе. Сборщиков налогов мамонты не держали, сами стряхивали иголки с хвойных деревьев, сами срывали метелки с лиственниц — так они покрывали свои дневные издержки. Дефицита у них обычно не бывало.
Днем, когда сильно припекало солнце и постоянно сидевшие на спинах мамонтов серебристые цапли-телохранители уже не в состоянии были отгонять от своих повелителей бесчисленные армады наглых шмелей и слепней, их величества возвращались в свой прохладный дворец для полуденного отдыха.
«Прохладный дворец» представлял собой большую круглую площадку, вытоптанную мамонтами в чаще пальм и шоколадных деревьев. Росшие вокруг гигантские раскидистые деревья сплетались над ней, образуя зеленый купол храма, покоившийся на тысяче живых колонн с коринфскими и браминскими капителями из пальм и хвощей.
Таков был царский дворец.
Их величества длинными хоботами с наслаждением втягивали в себя напоенный ароматом цветов кислород, выделяемый лесом: вероятно, отсюда и возникла у индийских султанов идея наргиле.
Мамонты проводили время в веселых развлечениях.
Перед ними с уморительными прыжками, пантомимой и клоунадой выступали четверорукие орангутанги — шуты первобытного мира, шестолазы и канатные плясуны. Были среди них великолепные акробаты и знаменитые жонглеры, которые подбрасывали в воздух орехи и ловили их на лету. И клоуны были отменные. Труппа имела при себе чудо-доктора — обезьяну, знавшую толк в листьях, которыми она, разжевав их, лечила раны от укусов. Артистам доктор был необходим.
Затем выступали певцы. Концерт первобытных соловьев, оперение которых превосходило роскошью одежду райских птиц, дроздов с павлиньими хвостами и птиц-флейт, навевал на царей сладкий сон, а в это время на колышущихся ветвях в гнездышках из перьев пара небесно-лазоревых голубей с золотисто-желтыми хохолками, воркуя, предавалась любовной идиллии, пестрая армия бабочек отплясывала волшебный танец, а проникавшие сквозь листву золотые лучи солнца освещали эту картину.