Шахтовладелец не убегал, почувствовав опасность. Спокойно, хладнокровно он отдавал распоряжения: пустить воздушный насос, изменить температуру в штольне; приказывал рабочим сменять друг друга не каждые шесть часов, а через три часа; садился в мешок из буйволовой кожи, спускался в шахтный колодец и сам проверял, не опасны ли новые разработки. Железной слегой ворошил угольную труху — не пропрела ли? Не забродила ли в ней серная кислота — это может привести к самовозгоранию. Когда внизу заработал вентилятор, а вверху на поверхности земли воздушный насос, хозяин сам стал возле анемометра — изящной, маленькой машинки вроде детской вертушки; крылья ее из тонких листочков сусального золота, ось вращается на рубинах, а диск приводит в движение сто-зубчатое колесо. Вращение колеса показывает, как сильна тяга в штольне. Она не должна быть ни сильнее, ни слабее движения гретана — за этим следил сам владелец. А отдав все распоряжения, сам все проверив, подождав, пока не закончат намеченные им работы, он последним поднялся в клети на свет божий.
Свет божий? Да где ж он тут?
В долину Бонда солнечный свет обычно не проникал. Но отчего?
Оттого, что она вечно была окутана облаками густого дыма.
Это был черный пейзаж, написанный копотью.
Дороги, что вели в долину, были черны от шлака, дома черны от сыпавшейся на них сажи, леса и поля — от тонкой угольной пыли, разносимой ветром с гигантских холмов из каменного угля, который сваливали со скрипучих тачек, складывали высокими конусами, а оттуда лопатами снова нагружали на телеги; и все мужчины и женщины, трудившиеся на этих работах, были черны от копоти. И если бы в ближних лесах водились птицы, то и они, вероятно, тоже были бы черными.
Каменноугольная шахта, обложенная снаружи глыбами угля, сверкающего металлическим блеском, находилась на пологом склоне холма, переходившего постепенно в нагорье, на котором вдали виднелись башни господского замка. Они-то были черны лишь от времени.
А к подножью склона подступала долина, на дне которой находились коксовые установки. Это была группа громоздких строений с четырьмя большими трубами. Днем и ночью трубы извергали дым — то белый, то черный. Там из угля удаляли серу; только после этого его можно было использовать для плавки руды.
Дело в том, что одним из главных потребителей угольной шахты был металлургический завод, работавший на склоне соседней горы. Этот завод дымил сразу пятью трубами. Когда из его труб шел белый дым, над коксовальными установками клубился черный, и наоборот. Они окутывали долину неподвижными тяжелыми облаками, и даже солнечные лучи, пробиваясь сквозь их толщу, становились грязно-бурыми. С заводского двора под гору низвергался ржаво-красный поток, а из угольной шахты вытекал черный, как чернила. В долине оба они сливались в одно русло и бежали дальше вместе. Некоторое время ржаво-красный пытался бороться с черным, потом сдавался, и в конце концов через черные леса и поля победоносно мчался черный поток.
Да, печальный это пейзаж, особенно если глядеть на него с мыслью, что здесь тебе придется одиноко и безрадостно провести лучшие молодые годы.
Когда Иван Беренд вылез из-под земли на поверхность, сердце его не забилось быстрее.
Не все ли ему равно, где находиться?
Внизу был рудничный газ, вверху сернистый дым. Там, внизу, были черные угольные своды, тут, вверху, темный небосвод. И люди те же самые — что внизу, что вверху.
Был вечер поздней осени. Солнце уже зашло; за дальним замком облака на закатном небе немного раздвинулись, и меж линией горизонта и кромкой облака лучился золотисто-красный свет. Черные башни древнего замка еще резче выделялись на небе, озаренном закатом, а печи коксовальных установок, уступы горных лесов и глыбы угольных холмов казались покрытыми золотой эмалью. Небесная фея вышила на черном пейзаже золотую кайму.
Рабочие окончили дневную смену. Группами спешили домой откатчицы — женщины и девушки. Кто-то из них запел. Словацкую народную песню. Что-то похожее на романс. Мать отдает дочь замуж и, прощаясь с ней, вспоминает ее детские годы:
Песня была грустной, меланхоличной, как большая часть словацких песен, словно сочиняют их, обливаясь слезами.
А голос, который пел ее, был красивым, звонким, полным чувства.
Иван вдруг заметил, что стоит и прислушивается к печальной песне. Так он слушал, пока она не затихла, затерявшись где-то между домами.