— Все это я знаю, — сказал Феликс, резным коралловым набалдашником трости поправляя завитые усы. — Но здесь поможет железнодорожная ветка, которая соединит долину Бонда с торговым центром.
— Железная дорога в долине Бонда?! — с удивлением воскликнул Иван. — Уж не думаешь ли ты, что четыре миллиона капитала позволят проложить и железную дорогу в двадцать миль?
— О нет! Это задача другого предприятия.
— И ты веришь, что найдется капиталист, который ни с того ни с сего, просто снисходя к нашим интересам, возьмется за строительство в долине Бонда железнодорожной ветки, не сулящей ему никаких крупных торговых оборотов?
— А почему бы и нет! — произнес Феликс, поднося ко рту коралловый набалдашник трости, словно желая этим разбить фразу надвое. — Если государство гарантирует дороге законные проценты. (Законы в то время устанавливал рейхсрат[12]) Иван еще шире раскрыл глаза и сказал, подчеркивая каждое слово:
— Государство гарантирует проценты железнодорожной ветке?! Да ведь это явное ущемление государственных интересов! Такого я себе не представляю!
Феликс рассудительно ответил:
— Есть ключи, которые откроют перед нами двери кабинетов самых высокопоставленных особ.
Больше он ничего не сказал и коралловым набалдашником как бы заткнул себе рот, прекратив дальнейшие разъяснения.
А Иван выдвинул ящик стола и вынул из него кусок черного хлеба.
— Видишь это? Люди, которые едят черный хлеб, не станут беспокоить высокопоставленных особ.
Феликс с нервическим смехом откинул назад голову и завертел трость в пальцах, наподобие ветряной мельницы.
— Ну, n'en parlons plus.[13] Ты сможешь присоединиться к нам позднее. Уж если я что решил, то сделаю. Держу с тобой пари, что я вырву долину Бонда у князя из-под ног, а у благочестивой графини — из-под ее скамеечки для молитв и создам тут наилучший в империи консорциум, а потом продвину его в самую середину мирового рынка. Это так же верно, как то, что меня зовут Феликс Каульман.
— Что ж, желаю тебе удачи в твоем предприятии, но я в нем не участвую.
Приход господина Ронэ прервал их разговор.
Француз сказал, что ознакомился с шахтой, принимает условия Ивана и готов тотчас приступить к выполнению своих обязанностей.
Иван пожал ему руку, подписал договор, затем сразу передал кассу и список рабочих, попросив выдать им сегодня вечером жалованье в коридоре постоялого двора, где управляющему будет отведена квартира.
Постоялый двор находился напротив дома Ивана.
В субботу вечером рабочие толпились на площади между двумя домами. Иван подошел к окну посмотреть, как выплачивает жалованье новый управляющий. Феликс стоял рядом с Иваном и через миниатюрный лорнет, висевший на цепочке от часов, разглядывал рабочих.
— A, ca![14] — воскликнул он вдруг, прищелкнув языком. — Из этой маленькой Золушки в широкой красной юбке вышла бы неплохая бронзовая статуэтка! Надо у нее поучиться, как спросить по-словацки: «Любишь меня?»
— Ты с ней поосторожнее, — шутливо заметил Иван. — У нее есть жених по прозвищу Людоед.
Выплата денег шла своим чередом. Петер Сафран получил на постоялом дворе и недельный заработок Эвилы и хотел было отдать ей деньги, но девушка не взяла… Потом они весело пошли домой. Эвила запела, Петер положил ей на плечо руку.
— Черт побери! Какой голос! — воскликнул банкир. — Живи она в Париже, она перещеголяла бы Терезу!
Иван, сидя в углу, курил сигару.
ГОСПОДИН ДОКТОР
Следующий день был воскресным. Рано утром Иван повел Феликса и господина Ронэ посмотреть дома рабочих, составлявшие целый поселок. Его основал отец Ивана. Раньше здесь жили бедняки и оборванцы, питавшиеся одной картошкой. Теперь — с тех пор как здесь воцарился каменный уголь — жители его превратились в чисто одетых людей, живущих в достатке. У каждого семейного рабочего был отдельный домик с маленьким фруктовым садом. Когда господа проходили мимо дома, в котором жила Эвила, все трое невольно заглянули во двор. Во-первых, потому что ворота были раскрыты, а во-вторых, потому что во дворе им открылось такое зрелище, которое остановило бы любого прохожего.
Петер Сафран бил Эвилу.
На левую руку жених намотал длинные, густые, черные волосы невесты, а правой, привычно зажав в ней сложенный вдвое ремень, сыпал звонкие удары на спину и плечи девушки.
При взгляде на лицо парня становилось понятно, что прозвище «Людоед» вполне им заслужено: из-под ресниц блестели белки глаз, брови сошлись на переносице у основания глубокой морщины, в приоткрытом рту виднелись стиснутые зубы, он был бледен от гнева.